Фотограф, явно недовольный тем, что ему не дали в полной мере раскрыть свой талант, сбросил снимок на съемный диск, который и был с довольно кислой миной передан Глебу. Поблагодарив, Глеб взял Федора Филипповича под локоток и увлек к выходу из павильона.

– Ты думаешь, он настолько туп, что клюнет на эту липу? – спросил генерал, очутившись в коридоре киностудии.

– Во-первых, ему очень хочется на нее клюнуть, – сказал Глеб. – Я сам не ожидал, что он поведется на эту шитую белыми нитками байку об Mk-V в горном Камеруне, а он взял и повелся. Одно слово – коллекционер! Они все немного ненормальные. А чтобы собирать не живопись, антиквариат или холодное оружие, а танки, надо, по-моему, быть законченным психом. Это во-первых. А во-вторых, почему, собственно, липа? Танк самый настоящий, хоть под микроскопом его изучай. Африканцы тоже настоящие, на снимке никаких следов монтажа или компьютерной обработки, декорации очень правдоподобные, да и Кулешов, насколько я понимаю, не шибко большой знаток африканской флоры. И он, вот именно, туп – как раз настолько и даже чуточку больше, чем нужно. А чтобы воровать, в наше время большого ума не надо. Все воруют, а попадаются только отдельные, особенно невезучие единицы. Потому что тем, кто обязан ловить воров, некогда этим заниматься – они сами воруют.

Федор Филиппович промолчал. Так, в молчании, они покинули студию и сели в дожидавшийся у ворот автомобиль.

– Есть новая информация по делу о нападении «тигра» на Верхние Болотники, – сказал Потапчук, когда машина уже катилась по Мосфильмовской. – В свете которой твое благодушие представляется мне еще более неоправданным и опасным, чем раньше.

– Вот как? – деланно изумился Сиверов. – Вы меня просветите или еще немного подержите интригу?

– Улыбайся, улыбайся, – мрачно проговорил генерал. – Лошадиный череп в канаве, вон, тоже скалится во весь рот. Знать бы, чему он радуется, посмеялись бы вместе! На дорогу смотри, – резко добавил он, адресуясь к водителю, которого его последняя реплика заставила изумленно воззриться в зеркало заднего вида. – Ситуация, Глеб Петрович, неожиданно обострилась, и это странно – ведь ничто, казалось бы, не предвещало, все было шито-крыто… Правда, известный тебе военный пенсионер проболтался корреспонденту местной газеты о том, что ФСБ заинтересовалась загородным имением Кулешова, а заодно и о том, чем вызван этот интерес.

– Это тот, у которого «тигр» на базе ХТЗ? Он что, с ума сошел?

– Просто пожилой человек, испытывающий дефицит общения. А как журналисты умеют втираться в доверие и вытягивать информацию, ты знаешь не хуже моего. В общем, этот щелкопер тиснул в своем листке разухабистую статейку – «Тигриный питомник» или что-то в этом роде, – интернет подхватил, и, по слухам, Кулешову уже звонили из «Московского комсомольца». А не далее как позавчера этот отставник, Ерошкин его фамилия, утонул во время рыбалки. Его так называемый танк обнаружили на берегу с недопитой чекушкой на крыле, а самого танкиста выловили из реки двумя километрами ниже по течению. На теле никаких механических повреждений, в легких полно воды, в крови алкоголь – в общем, картина ясная, типичнейший несчастный случай…

– Может, так оно и есть? – осторожно предположил Глеб.

– Возможно, так и есть, – сказал Федор Филиппович тоном, противоречившим смыслу слов. – А только вот какая оказия: буквально вчера, в ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое, у себя в доме повесился некто Лялькин Александр Иванович – тот самый учитель словесности из Верхних Болотников, которому удалось сфотографировать «тигр» с бортовым номером сто семь. Повесился, заметь, прямо в день своего рождения.

– На фоне вызванной этой знаменательной датой депрессии, – с понимающим видом подхватил Глеб. – Откровенно говоря, в свой собственный день рождения я не раз испытывал желание сделать нечто подобное. Но у меня, как минимум, Ирина. А у него, как я понимаю, даже собаки, и той не было.

– Тоже, вроде, все сходится, верно? – сказал Потапчук. – Жизнь беспросветная, как генеральские погоны, а тут еще осень, день рождения без гостей и подарков, неприятности с полицией… Взгрустнулось человеку, пошел он в уголок за печкой да и повесился. Хорошего мало, но и выдающегося, в общем, ничего – так, рядовой случай, любой участковый мент тебе еще не такое расскажет, только слушай. Но это, брат, еще не сказка, а только присказка. Этот Лялькин оставил предсмертное послание – не по старинке, от руки, а на современный лад: набрал на компьютере и опубликовал в социальной сети. Если хочешь, могу дать почитать. Пространный и довольно любопытный документ, даже стихи есть. Как это… – Он наморщил лоб, припоминая, и невыразительной скороговоркой продекламировал: – Я дверь кошмару в явь открыл. О вы, живущие без веры! Во сне пугают вас химеры, а я химеру породил!

– Я дверь кошмару… – пробормотал Сиверов. – Химеры вас пугают, а я ее, значит, породил…

– Вот-вот, – сказал генерал.

– Бред собачий, – вынес окончательный вердикт Глеб. – Графомания девяносто шестой пробы. Но, если в этом есть хоть какой-то смысл, и если до него докопаться, звучит интригующе. Почти как признание.

– Это и есть признание. Дальше там идет подробное описание – слава богу, уже в прозе, – того, как они с Ерошкиным познакомились, задумали и осуществили ту мистификацию в райцентре. Для этого будто бы понадобился известный тебе самодвижущийся макет танка, несколько килограммов пороха, добытого из обыкновенных китайских петард, два довольно мощных заряда самодельной взрывчатки и пара радиоуправляемых взрывателей, работающих на волне обычного мобильного телефона, которые якобы смастерил Ерошкин. Взрывчатку, неиспользованные остатки которой были при осмотре места происшествия обнаружены в доме Лялькина, в вещмешке прямо под кроватью, заложил он, и он же разбросал возле отделения полиции и пожарного депо ежи из гвоздей. Почти пустой ящик с гвоздями, идентичными тем, что были обнаружены на месте преступления, найден там же, в доме – стоял на печке… На сделанном учителем снимке не виден масштаб – рядом есть деревья, но судить об их высоте по фотографии сложно, как и об истинных размерах сфотографированного танка. То есть, побывав на месте и произведя сравнительно простые вычисления, подтвердить или опровергнуть признание Лялькина несложно, но кому это надо, кто станет этим заниматься, когда подвернулся такой шанс закрыть дело? Прекращено ввиду смерти подозреваемых – отличная, вполне законная, а главное, очень удобная формулировка. Следы борьбы и насилия на трупе отсутствуют, странгуляционная борозда четкая, не двойная – никто его не душил и мертвым в петлю не совал.

– А мотив самоубийства?

– Есть там и про мотив. Дескать, управу-то мы взорвали, отвели душу, но легче все равно не стало – как был кругом бардак, так и остался. В общем, если выпарить из этой части послания всю воду, останется одна-единственная крупинка соли: жить стало невмоготу, захотел и повесился.

– Ишь ты, – хмыкнул Сиверов. – Ты гляди, как оно все одно к одному… И компьютер. Графологическую экспертизу интернет-рассылки не проведешь, и удивляться, вроде, нечему: как привык человек, как ему показалось удобнее, так и написал – сразу всем, чохом. Станет он перед смертью о доказательной базе волноваться! Странно, что он заодно и в убийстве Ерошкина не признался.