Сергей Аркадьевич медленно уселся на прежнее место и придвинул к себе тарелку.

– Не буду говорить, что с вами приятно иметь дело… – начал он.

– И не надо, – быстро вставил Семибратов. – Вы ведь еще не знаете, каково это – иметь со мной дело. Пообтешемся немного, оботремся, попривыкнем – глядишь, и понравится. И потом, дело делу рознь. Не факт, что мы сговоримся.

– Не факт, что у нас есть тема для серьезных переговоров, – уточнил Кулешов. – Но ваша прямота мне импонирует. И вообще, вы кажетесь мне довольно интересным собеседником. Скажите, а насчет «Самца» вы сами сочинили, или это правда?

– Ara, – ввинчивая в донышко пепельницы окурок, усмехнулся Семибратов, – зацепило! Я знал, что зацепит. Это чистая правда.

– Я бы купил, – решив, что ничем не рискует, делая это заявление, сказал Кулешов.

– А он бы продал, – также ничем не рискуя, расписался за несуществующего босоногого венценосца Глеб Сиверов. – А с еще большим удовольствием отдал бы по бартеру. Т-55, например, его вполне бы устроил. Я уж не говорю от Т-62.

– Или об «армате», – иронически подсказал Сергей Аркадьевич. – За кого вы меня принимаете?

– За человека с возможностями, – невозмутимо ответил Семибратов. – Мочь не значит хотеть, хотеть – не значит сделать, и наказание за возможности, желания и мысли уголовным кодексом пока, слава богу, не предусмотрено. Каждый из вас двоих имеет то, в чем нуждается другой. По-моему, тут есть, о чем подумать. А вы говорите: нет темы… Чем вам не тема? По крайней мере, для начала.

– Да, с вами очень интересно разговаривать, – убежденно повторил Кулешов. – Не разговор, а трасса скоростного слалома: сплошные крутые повороты. Что ж, напрямик так напрямик. Мне действительно хотелось бы узнать вас немного лучше, прежде чем обсуждать какие-то серьезные вещи. И знаете что? Приезжайте-ка вы ко мне на полигон! Завтра я занят, а послезавтра приезжайте. Покажу вам коллекцию, побеседуем, выпьем по чуть-чуть за знакомство… Не возражаете?

– Напротив, – с готовностью откликнулся Семибратов, – буду очень рад. И благодарен вам за то, что избавили от необходимости напрашиваться в гости. Дела или не дела, а коллекцию вашу я бы осмотрел с превеликим удовольствием. Что бы вы обо мне ни думали, танки – моя слабость, которой не хватает только материальной базы, чтобы перерасти в страсть. – Он встал, рассовывая по карманам пиджака сигареты, зажигалку и мобильный телефон. – Значит, послезавтра?

– Да, ближе к полудню. Постойте, а адрес-то!.. Адрес запишите…

– Сказал полевой командир исламских боевиков командиру разведгруппы, – посмеиваясь, закончил Семибратов. – Я вас умоляю!

Он пожал Кулешову руку, зачем-то потрогал свои фатовские усики, будто проверяя, не отклеились ли они ненароком, сунул под кофейное блюдце крупную купюру и удалился, на ходу опуская на переносицу темные солнцезащитные очки. Через минуту снаружи с треском завелся и сразу же густо, злобно взревел мощный мотоциклетный мотор. Под аккомпанемент этого заглушающего тихую струнную музыку рева рассеянно ковыряя вилкой гарнир, Сергей Аркадьевич пытался и все никак не мог понять, что все это значило, и кто кого, в конечном итоге, подцепил на крючок.

Почти стершаяся, но еще вполне читаемая надпись мелом на покосившейся, чертящей нижним краем по земле, трухлявой калитке говорила о многом; более того, она рождала вдохновение, которое грех было не приспособить к делу.

На придвинутом к крошечному подслеповатому окошку старом обеденном столе, игравшем роль письменного, горела настольная лампа. Лампочка была яркая, галогенная, но змеиную головку офисной лампы опустили так, что она освещала только клавиатуру, и в помещении царил уютный желтоватый сумрак. Убедившись, что занавески на окне плотно задернуты, Анатолий Степанович Мордвинов присел на вертящийся офисный стул – деталь меблировки, приобрести которую считает своим долгом едва ли не каждый, кто впервые покупает себе компьютер.

На мониторе застыла статичная картинка – изрытое воронками, утыканное покосившимися столбами смятого проволочного заграждения, затянутое черным дымом неровное поле, а в центре экрана – перечеркнутая паутинными линиями прицела «тридцатьчетверка». Очертания танка едва просматривались сквозь дым и пламя разрыва; снаряд угодил под основание башни, и та уже начала отделяться от корпуса, когда пользователь остановил игру.

Справившись с искушением посмотреть, как далеко она отлетит, Анатолий Степанович отыскал на интерфейсе нужную кнопку и вышел из игры. Бегло просмотрев содержимое жесткого диска, он без труда отыскал папку, озаглавленную «Poetry» – «Поэзия». Три или четыре невнимательно, наискосок прочитанных стихотворения не только убедили его в том, что автор – законченный и вдобавок бездарный графоман, но и дали общее представление о стиле. Откинувшись на спинку стула, Мордвинов на минуту задумался. Потом щелкнул кнопкой мыши, войдя в текстовый редактор; руки в медицинских латексных перчатках легли на клавиатуру, и ничего не забывшие пальцы бойко забегали по клавишам, заставляя их негромко, мягко стрекотать.

Я дверь кошмару в явь открыл.

О, вы, живущие без веры!

Во сне пугают вас химеры,

А я химеру породил!

Перечитав написанное, Анатолий Степанович остался доволен. Это был стопроцентный бред – то есть именно то, что надо.

Снова подавшись вперед, он нажатием клавиши ввода открыл абзац и продолжил писать уже в прозе. «С Павлом Трофимовичем Ерошкиным я познакомился в конце прошлой весны, когда привозил своих учеников на экскурсию в самостоятельно организованный им музей военной техники. Все экспонаты этого музея Ерошкин изготовил собственноручно из подобранного везде, где только можно, металлического лома. Затея глупая, бессмысленная, с какой стороны ни глянь, а манера Павла Трофимовича разъезжать по деревне на самодельной и, спора нет, довольно убедительно выполненной копии немецкого танка и вовсе заставляла усомниться в его вменяемости. Однако собеседником он оказался интересным; мы разговорились, и почти сразу выяснилось, что наши взгляды на историю государства российского и его нынешние реалии во многом совпадают».

Негромко скрипнула ведущая в сени дверь. Обернувшись через плечо, Анатолий Степанович увидел, как в комнату, пригнув голову в низком дверном проеме, вошел Белый. В руке у Белого был старый, вылинявший почти добела солдатский вещмешок, в народе именуемый «сидором». Мешок был полупустой, но даже с виду казался тяжелым. Мордвинов кивнул, и Белый, присев на корточки и откинув край свисающего с кровати покрывала, стал возиться там, передвигая какие-то сумки и чемоданы.

«Мы стали довольно часто встречаться, стараясь не особенно это афишировать, – почти не задумываясь, продолжал строчить Анатолий Степанович. – Ответ на вопрос «почему?» мне представляется очевидным. Здесь, в российской глубинке, чудак всегда воспринимается как чужак – или, как тут выражаются с легкой руки Василия Шукшина, «чудак на букву "м"». Когда два таких чудака начинают встречаться, всякий раз покрывая для этого по 50 км в один конец, их могут заподозрить в чем угодно, от гомосексуальной связи до заговора. Подхваченные местечковыми сплетницами, подозрения мгновенно превращаются в уверенность, воображаемые злодеяния множатся, день ото дня делаясь все страшнее, и исполнение вынесенного без суда и следствия приговора становится делом времени».