Белый кончил возиться под кроватью, опустил угол покрывала и, пятясь, отошел на середину комнаты. Он откровенно трусил и, видимо, затем, чтобы скрыть это не делающее ему чести обстоятельство, вынул сигареты и с независимым видом закурил.

– Бах! – негромко, но резко, отрывисто сказал ему в спину Анатолий Степанович.

Белый испуганно подпрыгнул, поперхнувшись дымом.

– Шутки шутками, – сказал Мордвинов, – а открытый огонь и самодельная взрывчатка не очень хорошо монтируются друг с другом. Держись оттуда подальше и не вздумай разбрасывать окурки.

Белый молча отошел к печке и, присев на низкую скамеечку, стряхнул пепел в поддувало.

«А заговор и в самом деле был, – пробежав глазами уже написанное, бойко настучал на клавиатуре Мордвинов. – Он возник как-то незаметно, сам собой, родившись из горьких шуток наподобие: «А жалко, что твой «тигр» ненастоящий! Здорово было бы кое в кого пальнуть!» Так, слово за слово, за каких-нибудь три месяца сложился план, к началу сентября обретший стройность и четкость очертаний.

Не буду надолго останавливаться на наших мотивах. Мотивов для того, что мы совершили, предостаточно у любого рядового россиянина. Спрятавшись за непрошибаемой броней щедро финансируемых силовых структур, власть имущие давно перестали принимать собственный народ в расчет, живя по принципу: «А что вы нам сделаете?» Что сумеем, то и сделаем, решили мы. И сделали, что могли, не замарав рук ни каплей человеческой крови».

– Пепельницу подай, – не оборачиваясь, потребовал Мордвинов. – А то хорошо устроился: я, понимаешь, работаю, а он в печку покуривает!

Пошарив по углам, Белый поставил у его левого локтя сто лет не мытую, покрытую серым налетом пепла и черными следами затушенных окурков керамическую пепельницу с изображением старинного автомобиля на донышке. Из отгороженного грязной ситцевой занавеской угла за печкой послышалось нечленораздельное мычание и какой-то деревянный стук.

– Проверь, как он там, – отрывисто распорядился Мордвинов. – Свалится раньше времени – я тебя рядышком пристрою!

Белый, который только-только нацелился поглядеть, что он там печатает, с недовольным сопением скрылся за занавеской.

– Стой спокойно, козел! – послышался оттуда его полный агрессивного уличного напора голос. – Тебе жить надоело, что ли? Если да, кивни, я это мигом оформлю!

За занавеской стало тихо – видимо, утвердительного кивка Белый не дождался. Анатолий Степанович закурил, сделал пару-тройку глубоких, жадных затяжек и, положив дымящуюся сигарету на край пепельницы, вернулся к работе.

«Это оказалось совсем не сложно. Ерошкин изготовил взрывчатку по найденному мной в интернете рецепту. Он же сконструировал и собрал управляемые по мобильному телефону взрыватели и доставил все это сюда, в Верхние Болотники. После этого мне оставалось только заложить заряды, активировать детонаторы и ждать. Трудным оказалось только ожидание, остальное прошло как по маслу – отъевшиеся на копеечных взятках отцы нашего городишки чувствовали себя в полной безопасности, как жирные бройлеры в клетке на птицефабрике.

Мы рассчитали время с точностью до секунды, и самодельные взрыватели Ерошкина не подвели. Игрушечный «тигр» дважды «выстрелил» – на закупку петард целиком ушла моя месячная зарплата и пенсия Ерошкина, – и на площади один за другим, каждый точно в свой черед, прогремели два мощных взрыва. Я сделал фотографию – вы ее видели, она подлинная, хотя изображенный на ней танк настоящим не был никогда, – и спокойно пошел посмотреть, как там себя чувствуют наши бравые блюстители порядка».

– Ты ящик принес? – спросил Анатолий Степанович.

– Блин, – сказал Белый и торопливо вышел.

Мордвинов докурил сигарету, старательно загасил окурок и сунул его в боковой карман немецкого френча. Часы в правом нижнем углу монитора показывали без четверти два. Пора было закругляться.

«В том, что сегодня говорят и пишут об этом происшествии официальные лица и СМИ, нет ни слова правды. Правда перед вами, нравится она вам или нет. Что до причин моего ухода – а я ухожу, если кто-то этого до сих пор не понял, – то к изложенной выше истории они имеют лишь косвенное отношение. Это был бессмысленный акт отчаяния и протеста; он ничего не изменил, и принесенное им облегчение оказалось временным, мимолетным. Причина проста до банальности: мне ненавистна жизнь в тех условиях, которые мне навязали против моей воли. Изменить эти условия не в моих силах, зато в моей власти перестать жить».

Вернулся Белый, без видимых усилий неся перед собой хорошо знакомый обоим деревянный ящик, до этого стоявший под верстаком в его гараже. Внутри мелодично позвякивали, перекатываясь по выстланному пергаментной бумагой дну, остатки почти полностью израсходованных на изготовление стальных колючек пятнадцатисантиметровых гвоздей. Поискав глазами и не найдя более подходящего тайника, Белый сунул ящик на печку.

Внезапно ощутив, что сыт литературным трудом по горло, Анатолий Степанович передумал сочинять еще одно, прощальное стихотворение, скопировал письмо в буфер обмена, закрыл текстовый редактор и перешел на сайт «Одноклассников». В квадратном окошечке рядом с командой «Запомнить меня» стояла галочка, но компьютер почему-то все равно потребовал ввести пароль.

– Белый, – позвал Анатолий Степанович, – спроси-ка у него… Впрочем, нет, погоди, попробуем обойтись своими силами, – добавил он, увидев лежащий поверх стопки книг на краю стола потрепанный паспорт.

Паспорт, как и следовало ожидать, принадлежал хозяину дома. Открыв нужную страничку, Мордвинов отыскал дату рождения и ввел пароль: двадцать пять ноль девять семьдесят два. Он нажал клавишу ввода, и личная страничка учителя Лялькина в социальной сети «Одноклассники» послушно открылась.

– Не перевелись дураки на земле русской, – укоризненно качая головой, вздохнул Анатолий Степанович. – И хрен когда переведутся!

Он никогда не пользовался социальными сетями, но разобраться, как опубликовать письмо для всеобщего ознакомления, оказалось несложно. Он переместил курсор в нужное окошко, собираясь вставить туда скопированный текст, и вдруг заметил, что за последние пару часов на имя поэта Ярослава Морева поступило целых четыре сообщения. Открыв их одно за другим, он с удивлением обнаружил, что это поздравления с днем рождения.

– Е-мое, – сказал он вполголоса, – сегодня ж аккурат двадцать пятое!

– И что? – спросил с другого конца комнаты Белый.

– День рождения у него, – просветил младшего коллегу Мордвинов. – Вот уж, действительно: день рожденья – грустный праздник… Ступай, поздравь человека!

Одним щелчком разместив свое сочинение в окошке сообщений, Мордвинов ударил по клавише ввода. Белый не стал отдергивать ситцевую занавеску, чтобы случайный прохожий, заглянув с улицы в окно, не стал свидетелем предстоящих событий, а лишь слегка сдвинул ее в сторону, боком проскользнув в отгороженный угол. Поэт Ярослав Морев стоял на выкрашенном масляной краской, липком от грязи табурете со связанными за спиной руками и заткнутым грязной тряпкой ртом. Руки тоже были связаны тряпками – предусмотрительный Мордвинов настоял на этом, чтобы путы не оставили следов на коже. Лялькин стоял на цыпочках, поскольку переброшенная через потолочную балку и захлестнутая у него на шее скользящей петлей пеньковая веревка была коротковата. От непривычной нагрузки ноги у него мелко дрожали, и ножки табурета выбивали по неровному дощатому полу такую же мелкую, неровную, чуть слышную дробь.