Лежала, глядя в одну точку, то утопая в панике, то будто выныривая и делая жадные глотки воздуха.

Она не чувствовала ребенка. Она и беременной себя не чувствовала. Может срок совсем маленький…

Когда слышит звуки проворачивающегося в замке ключа, ежится сильнее. Жмурится. Не настроилась…

Ей так страшно…

Гаврила заходит в квартиру, наверное не подозревая, что она тут. Он обычно по окнам проверяет или звонит. А тут тьма. Никто не выбежал навстречу.

Он тихо разувается. Бросает ключи и мобильный на тумбу. Идет по темному коридору в сторону ванной, руки моет. Оттуда обратно к тумбе.

Набирает её, сам же слышит, что вибрация доносится из комнаты.

Заходит, щелкает включатель торшера…

– Поль…

Полина может даже не смотреть, и так знает, что Гаврила удивлен.

Скидывает, проходит вглубь, приседает на корточки рядом с диваном.

– Ты чего, малыш? Заболела? – в его взгляде одновременно волнение и ласка. Он скользит по ее лицу, такой же заботливый, как всегда. А у Полины сжимается горло. Нет сил вытолкнуть из себя, что их «как всегда» закончилось. – Я тебе строчу-строчу, ответа нет…

Гаврила проходится по щеке. Не журит, просто как о забавном рассказывает. И в их прошлой жизни Полина непременно улыбнулась бы, а в этой всхлипывает, жмурясь. Тянется ко рту…

– Эй, Полюшк… Эй…

Знатно пугает Гаврилу. У него голос чуть меняется. Он забрасывает ее руки к себе на шею. Одновременно на диван садится и её устраивает у себя на коленях.

Понятия не имеет, какое с ней случилось горе, но готов утешать.

Гладит по спине, прижимается губами к виску. Чуть укачивает даже, повторяя «тише, малыш… Ну тише…».

Такой хороший, что Полине только больнее. Она совсем не злится на него. Они просто вляпались. Он не виноват.

Он даже, наверное, обрадуется. Это она…

Осознание, что радоваться не может, становится поводом для новой порции рыданий. Её слезы впитывает воротник его рубашки. Он очень по-разному одевается. Сегодня – по-официальному красиво. Но она даже похвалить не может. И оценить.

– Полин… Тебя кто-то обидел? Ты мне скажи только…

Гаврила терпит долго. Дает выплакать, пусть и не знает, что. Но сам же тоже с ума сходит от незнания. Это понятно. Поэтому в итоге сжимает ее лицо ладонями. Ловит взгляд. Она совсем сейчас ужасная. Опухшая, покрасневшая, сопливая. И даже в такой момент это царапает Полину. Его взгляд просит что-то ответить. А ей так страшно…

– Я беременна…

Она шепчет и закрывает глаза, крадя у себя же воспоминание о его первой реакции.

Их ночь получилась одной из сложнейших за всю Полину недолгую жизнь.

За то, сколько слез из неё пролилось, Полине было стыдно перед Гаврилой, которому приходилось бесконечно утешать.

Девушка прекрасно понимала: ненормально так рыдать из-за беременности, какой бы незапланированной она ни была, но не плакать не могла.

Наверное, больше, чем плакал он, хороня бабушку или сестру. Наверное, Гаврила мог даже пожалеть, что связался с такой… слабой. Но Полина об этом не спрашивала – не выдержала бы закономерного ответа.

Знала, что лицо опухло. Глаза красные, сколько ни умывайся.

Застегивала утром блузку, в которой приехала, чтобы Гаврила завез ее в квартиру. Ему нужно куда-то ехать по делам. Она сама попросила.

Прислушивалась к себе и к тому, как Гаврила гремит на кухне. По-прежнему ничего особенного не чувствовала. Но еще два теста, за которыми ночью сбегал уже Гаврила, показали тот же результат.

Она беременна. Свершившийся факт.

Взгляд и пальцы замирают одновременно. Полина смотрит на торчащую полоску кожи на животе. Плоском-плоском. Скрывающем огромный запретный секрет.

Одна её часть подталкивает дотронуться, а вторая заранее руку одергивает. Это сжимает сердце и горло. Онатакне хочет. Она хочет радоваться.

Гаврила заходит в гостиную быстрым шагом. Окидывает повернувшую голову Полю взглядом, уперев руки в бока, вздыхает…

Подходит, разворачивает от дивана к себе лицом, дозастегивает то, что недостегнула она. Аккуратно заправляет блузку в юбку, помогает съехаться молнии…

Как с ребенком, ей-богу… А может просто с тормознутой беременной дурой.

– Сядь, Поль…

Гаврила полупросит-полуприказывает, кивая на диван. С его лицом тоже творится всякое. Видно, что думает. Видно, что непросто ему.

Полина слушается. Опускается, смотрит перед собой сначала, потом вниз немного, когда он приседает на корточки и берет в свои руки ее пальцы. Гладит. Взгляд ловит. Улыбается…

– Ты успокоилась хоть?

Спрашивает без раздражения. Шире улыбается, когда Полина кивает.

– Извини за истерику.

Прижимается губами к её костяшками, когда девушка даже извиниться пытается. Потом снова опускает на её колени, смотрит в лицо.

В его взгляде столько решительности, что невозможно не успокоиться. Но самое ужасное, что это очень временно. Он уйдет – она на дно опять…

– Полюшка, послушай внимательно, пожалуйста, – Гаврила делает особое ударение на слове «внимательно», Полина обещает кивком. – Всё будет хорошо. Не бойся только. И не плачь, очень прошу. Сердце же рвешь…

Будто из чувства протеста на ее глазах снова выступают слезы. Полина моргает, чтобы не пролились. Гаврила улыбается… Тянется к щеке, сам сгоняет…

– Я всё сделаю. Доверься и всё. Уедем на какое-то время. Тебе спокойствие надо, а твои против же будут…

Он – удивительный человек. Умудряется сгладить там, где сгладить невозможно.

– Не переживай, у меня деньги есть. Еще заработаю. Припечет — дом продам, но думаю, что и без этого справимся. На первое время нам точно хватит. Вы нуждаться не будете. Я себя применю…

Он уже говорит «вы»…

– Меня не отпустят… – Полина выталкивает из себя тихо-тихо и сдавлено. Транслирует глазами искренний страх. Гаврила гасит его новой улыбкой.

Не потому, что любят как-то особенно сильно. Просто… Это же позор. Отец такого не позволит.

– Если ты думаешь, что мне лучше с отцом твоим поговорить…

Гаврила даже закончить мысль не успевает, а Полина уже мотает головой. Об этом и думать страшно. Михаил Павловский с такими, как Гаврила Круглов, не разговаривает.

– У нас ещё какое-то время есть, правда? Срок же маленький, наверное…

Гаврила не сдерживается – соскальзывает глазами вниз. Поле делается неуютно. Хочется сжаться…