Она так и подумала…

– Отцы разные. Но одинаково… Одинаковые, в общем.

Не договаривает то, что собирался. Не хочет ругаться здесь.

Разделяет охапку цветов на три букета. Склоняется к каждой из могил, раскладывая. Здесь не очень ухожено, но и совсем не заброшено. Стоят давно потухшие лампадки. Плетется вьюнок. Вокруг – много высоких деревьев, поэтому на кладбище прохладно и сыро.

Гаврила прижимается губами к выбитым на уголках мраморных памятников крестам. Остановившись возле памятника сестры, смотрит на ее фотографию, гладит как-то особенно нежно.

А Поля считает. Ей было шестнадцать…

Под именем и датами рождения и смерти тоже выбиты розы, а ещё надпись:

«Любимой сестренке, прости, что не уберег»

Он её один хоронил. Тогда никого уже не было. А ему… Восемнадцать.

Это так больно, что Полине снова приходится запрокинуть голову, с силой сжимая пальцами свои же плечи.

Она не должна плакать – это понятно. Но сложно…

И вопроса ни одного не задаст. Это не повод любопытствовать. Может и идти не надо было…

– Она в парня влюбилась. Из наших. Не то, чтобы плохого, просто безответно. Разное говорят… Вроде как он ей даже обещал что-то, а потом… На другой женился. Вот она в день свадьбы и… Спасибо отцу Павлу, отпеть согласился...

Гаврила бросает взгляд на Полю. В нем будто извинение даже. А ей за себя стыдно. За него больно так.

Слишком, чтобы удержаться.

Поэтому Поля подходит и на себя тянет.

Гаврила позволяет обнять и даже горбится, как Поля просит.

Гладит его по голове, смотря на портрет сестры вместо брата…

Такая красивая… Ну что же за дурочка такая, а?

Наверное, и он с этими мыслями спать ложится и просыпается.

И с чувством собственной вины: не уберег. Скорее всего и бабушке ведь обещал. А не уберег…

– Ты не виноват, – Полина шепчет тихо, в самое ухо. Целует мочку. Откуда-то знает точно, ему и сама Настя это же сказала бы.

О таком брате мечтать только.

Но Гаврила не отвечает. Стоит тихо, позволяя гладить себя по голове и спине. Ему это нужно. Потом выпрямляется, снова смотрит в глаза. Снова улыбаясь…

– Говорят, нам на роду написано изойти всем. Дед, – кивает на крайний памятник, – с внучкой местной ведьмы когда-то гулял. По молодости совсем. По глупости. Еще до того, как баб-Лампу встретил. Потом у них любовь случилась. Искренняя. Он замуж её и позвал. А та не выдержала – разозлилась. Прокляла. Вроде не суеверный я, мне Бог ближе. Но иногда прямо сложно не думать… Их нет. Мамки нет. Брат у неё был – тоже нет. Насти нет. Я один… И то…

От этих слов Гаврилы по коже Поли расходятся мурашки. А прежние по-новому играют. Он прямо совсем один, а ведь такой семейный…

Ее ласковый чуткий мальчишка…

– Не один ты. И глупости брось, – она не имеет права вот так уверенно заявлять. Понятия не имеет, что там и как. Но берет на себя… Наверное, слишком много. Сжимает лицо, говорит, смотря в глаза. Привстав на носочки, ещё и в губы целует. – Слухи дурацкие. У тебя будет всё. Обещаю.

И обещать тоже не может. Но в ней вдруг слишком много упрямства.Он тут рядом не ляжет последним в роду.

Уйдя с кладбища, Полина чувствует облегчение. Её еще трясет немного. Морозит даже. Но она изо всех сил старается не подавать виду. Господи... Теперь понятно, почему девки на заборе не висли. Он среди своих же проклятым считается. Кто позволит своей дочери с таким связаться?

А Гаврила наоборот спокоен.

Садится на водительское, трогает. Гладит коленку, улыбается.

В Любичах – никто. А ей не страшно.

Они уже и так все запреты нарушили. Что им какое-то проклятье?

* * *

Уже в ванной съемной квартиры Гаврилы Полина вымывает из волос песок с Любичевского пляжа. Это вызывает улыбку и боль в сердце.

Разлука с деревней оказывается на поверку переживаемой. Она не умерла после пересечения черты города.

Они даже уже тут умудрились погулять. Гаврила уговорил. Чуть ли не впервые. Эти дни подарили Полине столько нового опыта, сколько с ней не случилось за год до встречи с ним.

Девушка вылезла из ванны, вытерлась тщательно. Умыла лицо, просушила немного волосы.

Старательно оттягивала момент, который был настолько же неизбежным, как и само возвращение.

Она взяла с собой телефон в ванную, чтобы впервые за долгое время отключить авиарежим вот тут. Чтобы разом окунуться с головой в миллион оповещений и звонков.

Знала, что будет чувствовать себя, будто по щекам отхлестали, но не жалела. Иначе всё время выныривала бы из своего блаженства. А так – хотя бы один раз.

Конечно, ей звонил и писал в телеграме отец. Мать тоже. Варя.

Марьян отправил единственное письмо. Пафосное и полнящееся официозом. Мол, составил для тебя список…

А ей до этих списков…

Первым делом Поля перечитала всё, что понаписала ей Варвара. Там было много истеричности и недовольства, но подруга молодец – распетлялась.

Когда отцу не удавалось дозвониться до Полины, он набирал Варвару. Та врала, что подруга рядом, но что-то случилось с телефоном. Типа утопила… То отошла к бару за коктейлями, то в душе, то машет и привет передает...

В итоге дергали в эти выходные её одну. Бедняге пришлось отбрехиваться. Она имела право злиться – Полина знала. Но переживай эти дни еще раз, поступила бы так же.

Отец писал ей поначалу, потом перестал. Как она объяснит то, что телефон вот сегодня вдруг заработал, Полина не знала. Завтра подумает.

А пока набрала Варвару…

– Мася!!! – Которая начала с визга. Опять же – имела право, но Полина всё равно скривилась. – Ты вообще адекватная?

– Местами… – ответ от нее ожидался, наверное, другой. Этот же удивил. Варвара немного молчала, дышала, злясь. А Полина прижалась плечом к стенке, просто ожидая.

Ей не нравилось возвращаться в реальность. Так это всё… Не так. После Любичей всё не так.

– Меня твой отец затрахал, дорогая. Я столько своему не врала…

– Прости…

После Полиного извинения в разговоре снова наступила пауза. Варвара, вероятно, ждала, что подруга продолжит. Но Поле лень.

– Ну у тебя хотя бы всё хорошо? – намек на тревогу улыбает, пусть Варвара давно в голове у Поли и не очень-то способная на тревогу о ком-то, кроме себя…

– Да. Всё слишком хорошо…

Многозначительность тоже предполагает продолжение. Но Поля не продолжает. Слышит, что Варвара вздыхает, оставшись без подробностей.