Саймон наблюдал за ней сквозь полуприкрытые веки. Ее лицо было скрыто под копной густых полночных волос, и пламя костра отбрасывало на него призрачные тени, так что Саймон никак не мог рассмотреть, какие чувства оно отражает — горячее желание, холодное отвращение или… сомнение?

Саймон закрыл глаза и перестал задавать себе вопросы, на которые он все равно не мог получить ответ, — для него имело значение только то, что происходило с ним сейчас, тот огонь, который сжигал его изнутри.

— Твои пальчики обжигают меня, как пламя, — вздрогнув, прошептал он. — Боже милосердный, да ты меня просто убиваешь.

— Нет-нет, — горячо зашептала Ариана, уловив напряжение в его голосе. — Я только хотела уменьшить твою боль и совсем не хотела причинить тебе страдания.

— Тогда излечи меня!

— Можно ли это сделать без… — Голос ее замер.

«Боже всемогущий, плохо уже то, что по милости Джеффри я боюсь того, в чем, по-видимому, другие женщины находят удовольствие. Но вдвойне ужасно, что он лишил меня невинности, которая должна была бы стать моим даром Саймону.

А теперь… Я не смогу смотреть ему в лицо и видеть в его глазах отвращение ко мне. Он возненавидит меня.

Как мой отец.

И священник.

Он решит, что я распутница, блудница.

Как мне заставить его поверить в обратное? Ах, если бы он знал, что я ничего так не хочу, как прикасаться к нему, ласкать его, быть к нему так близко, как только возможно, и даже еще ближе.

Он не подавляет меня своей силой — скорее привлекает своей нежностью. Он никогда не стал бы удерживать меня против моей воли».

— Ты хочешь сказать, можно ли это сделать без плотского соединения? — спросил Саймон, когда она замолчала. — Я правильно тебя понял?

—Да.

— Ну так я тебе отвечу: да, возможно. Конечно, это не бог весть что, но все же лучше, чем ничего.

Ариана почти не прислушивалась к его словам — она поняла только, что может как-то облегчить напряжение, сковавшее горячее тело Саймона.

— Скажи мне, — настойчиво произнесла Ариана. — Позволь мне сделать это.

Вместо ответа Саймон взял ее за обе руки, показывая, где дотрагиваться и как ласкать, где возбуждать плоть дразнящими движениями, где остановиться.

Внезапно Ариана почувствовала, как по телу Саймона пробежала дрожь, из груди его вырвался сдавленный стон, и что-то похожее на шелковистую кровь потекло у нее между пальцами. Она посмотрела вниз, но не увидела ничего под меховым плащом.

— Саймон! — беспокойно позвала его Ариана. — С тобой все в порядке? Мне показалось, что у тебя… кровь.

Саймон не мог не улыбнуться ее наивным словам, хотя все его тело сотрясала дрожь наслаждения при каждом осторожном прикосновении ее пальчиков к его все еще возбужденной плоти.

— Нет, это не кровь, соловушка.

— Но я же чувствую, — настаивала она. — Только кровь может быть такой густой.

— То, что ты почувствовала, — это наши с тобой неродившиеся дети. И ты никогда не узнаешь их, пока нас не соединит страсть.

Глаза Арианы расширились, превратившись в загадочные темные озера. Ей почудилось, что внутри нее все горит огнем — она чуть не задохнулась от этого незнакомого ощущения. Она вдруг стала бояться самой себя: напряженная, трепещущая от желания грудь, знойная плоть между бедрами, зовущая к наслаждению.

Внезапно в душе ее поднялось смутное воспоминание — сон, который она видела однажды.

«Мерцающий свет светильника и запах роз. И бальзам, окутавший теплом каждую частичку моего тела.

Проникавший в меня повсюду».

— Ты так же заботился обо мне, когда я лежала без памяти? — спросила она, внезапно застыв, как мраморная статуя.

Явный упрек в ее голосе застал Саймона врасплох: ее руки ласкали его, вызывая новую волну желания, и вот теперь она снова смотрит на него, как на опасного незнакомца.

Саймон молча стиснул зубы, пытаясь усмирить бешеный ток крови по жилам. Но это плохо получалось — Ариана сидела, тесно прижавшись к нему, ее пальцы были такими нежными, и он все еще чувствовал ее страсть.

— Это было только однажды, — произнес он низким, хриплым голосом в ответ на ее вопрос.

— Когда же?

— Когда ты уже почти поправилась. Помнишь?

— Я…

Внезапно у нее захватило дух — так живо ей вспомнилась та ночь.

Она была тогда погружена в таинственный сон, но сон этот нисколько не напоминал о ее давнем ночном кошмаре — руки и губы, ласкавшие ее, были скорее нежными, чем грубыми; голос чуть хрипловатый, но не от выпитого вина, дыхание чистое, без запаха эля.

— Ты прикасался ко мне, — прошептала она.

—Да.

— Даже…

Ее голос замер, но Саймон понял, что она хотела сказать.

— Да, — произнес он, — даже здесь.

Рука Саймона скользнула у Арианы между бедрами, и его ладонь нежно накрыла ее горячую плоть.

Ариана судорожно вздрогнула и отстранилась от него так, будто Саймон хлестнул ее кнутом. Разум твердил ей, что Саймон никогда не стал бы принуждать ее так жестоко, как это сделал Джеффри, но память о пережитых боли и оскорблении оказалась сильнее, и Ариана застыла в оцепенении.

Проклиная свою несдержанность и полное отсутствие желания у своей супруги, Саймон отдернул руки.

— Когда ты выздоравливала, ты была со мной не так холодна, — бросил он сквозь зубы.

— Я была тогда в забытьи.

— Но спала ты не так уж и крепко.

— Я ничего не помню! — яростно выкрикнула она.

— А я помню. Когда я прикоснулся к тебе, как сейчас, ты потянулась навстречу моим ласкам!

Ариана уставилась на Саймона широко распахнутыми дымчатыми глазами. Его волосы и коротко подстриженная борода горели золотистым огнем в свете костра, черные глаза были подобны самой ночи — ясные, темные, мерцающие, как далекие звезды.

— Теперь-то ты наконец поняла? — спросил он гневным шепотом.

Ариана дико затрясла головой — густые длинные локоны взметнулись, как черные язычки пламени.

Саймон резко откинул плащ, открывая то, что было скрыто под его мягкими полами.

— Посмотри же на себя, — прошептал он с еле сдерживаемым бешенством. — Ты ведь сидишь полураздетая у меня на коленях.

Ариана вздрогнула.

— Подумай о том, как близок к тебе мой меч, — холодно продолжал он безжалостным тоном, — но том, как открыты и беззащитны твои ножны.

Ариана посмотрела вниз, и из груди ее вырвался испуганный вскрик.

«Если он придвинется ко мне еще ближе, то узнает, что был обманут, что его жена не девственница. И тогда прощай нежность и доброта — будет только жестокость и боль».