– Хотите, чтобы я рассказал про «Ночь длинных ножей»? – Мне стало весело.

– Скажу проще: страна нуждается в новой Февральской революции, но нельзя допустить идущего следом Октября, – сказал Пиганов. – Нам потребуется аргументация!

– Нельзя забывать, что народ – дик, – заметил Халфин.

– Надо воспитать гражданина. Объяснять то, что деды знали, а внуки забыли. Нужен свидетель; этот свидетель – вы. Заново рассказать о репрессиях тридцатых годов. О фашизме, о коммунизме. Надо рассказать с точки зрения европейца.

– Почему именно европейца? – спросил я. Меня всегда удивляла претензия русских казаться белее, чем они есть на самом деле.

– Потому что европейская идея в опасности. Как спасти мир? Консолидировать усилия нового поколения. Когда-то люди читали Солженицына. Но кто его помнит? Были обличители фашизма – их тоже забыли. Теперь требуется глобальное исследование, показывающее единую природу тоталитарных диктатур – с точки зрения цивилизации.

– От вас нужны факты, – сказал Аладьев и возбудился: – Сухой факт! Деталь! Штрих! Нота!

– Если опираться на факты, – сказал я, – то окажется, что Адольф Гитлер убил людей меньше, чем просвещенный демократический мир.

– Как можно… – Халфин сморщил сморщенное лицо.

– Но это правда, – сказал я.

– А Сталин? – спросил Пиганов. – Важно показать, что эта парочка канатоходцев – Гитлер – Сталин – работала заодно.

– Сталина я лично не знал, – сказал я, – но если сопоставить жертвы, то окажется, что после войны погибло больше народа. Сталин с Адольфом – это генеральная репетиция…

– Оправдываете тиранию? – спросил Халфин недоуменно. Взгляд старческих глаз был сокрушенным; мы оба старики, говорил его взгляд, оба видели много на своем веку. Я сожалею о жертвах века, а вы – нет? Полагаю, Халфин не видел в своей жизни ни единого убийства.

– Тирания – не самый эффективный метод, – сказал я. – Если нужны массовые убийства, требуется демократия.

– Я – еврей, – сказал Ройтман, – и про убийства знаю все. Моя родня погибла в Бабьем Яру. А другая часть семьи сгинула в тридцать седьмом. Мне лично пришлось бы выбирать между рвом в Киеве и бараком в Магадане.

Я кивнул. Скорее всего, с господином Ройтманом именно так бы и поступили. Правда, Гиммлер в последние годы войны торговал евреями, продавал их жизни шведам, – но, возможно, он не стал бы торговать Борисом Ройтманом. Сказать по правде, шансы Ройтмана уцелеть были невелики. Но велики ли эти шансы теперь? Я подумал: а вдруг печаль в его глазах – от понимания?

– Вы правы, – сказал я. – Ваши шансы ничтожно малы.

Ройтман глядел с укором. Он говорил от лица евреев, сожженных в печах Освенцима.

– Значит, по-вашему, в демократическом мире убили больше людей, нежели в во время мировой войны?

– В конце концов, это не так важно, – сказал я, – но важно знать, на что идешь. Помнится, Гиммлер предупреждал солдат айнзацкоманд, чтобы они были готовы на сверхчеловеческий подвиг.

– Продолжайте! – Аладьев тряхнул волосами на затылке. – Хотите сравнить демократию и нацизм? Теперь среди левых западных интеллигентов это модно. Ода Берии! Эпиталама кровопийце Ягоде!

Есть люди, которые возбуждаются от звуков собственного голоса. Кстати сказать, Адольф Гитлер был именно таким человеком. Любопытно, что и Аркадий Аладьев оказался таким же сентиментальным человеком. Видимо, раса решает далеко не все – вот еще одно практическое опровержение моего друга Адольфа.

– Мы рассчитывали, что вы поможете, – сказал Пиганов. – Хотя бы ради людей, которых тоталитарный режим может погубить. Это последнее усилие России, мы призваны его осуществить. Не исключено, – добавил Пиганов с горькой улыбкой, – что это и последнее усилие Запада.

Халфин вышел в центр небольшой гостиной, сказал:

– Либо мы создадим единое пространство западной культуры – либо нас поглотит варварство, идущее с Востока. Понимаете проблему?

– Если причина вашего сарказма – несовершенство демократии, – сказал мне Ройтман, – то сарказм я разделяю. Однако прошу: сопоставьте реальную угрозу реставрации сталинизма и вред от продажных демократических институтов. Ваше участие поможет свободе – ваш скепсис поможет тоталитаризму.

– Понимаю, – сказал я, – похожие слова я слышал лет восемьдесят назад. Я с вами, господа. Главная проблема в битве за культуру Запада – не отступать. Что именно разрушить, нам подскажет, думаю, практика борьбы. Надо отчетливо знать, что мы готовы на жертвы, а конкретные жертвы обнаружат себя сами. Я с вами, поскольку майор Ричардс настоятельно просил меня помогать. Для начала признаем очевидное: с тысяча девятьсот сорок пятого по две тысячи двенадцатый людей погибло больше, чем в обеих мировых войнах – с четырнадцатого по сорок пятый. Если у нас с вами партийный съезд – давайте решим, что мы не боимся крови. Демократии не к лицу страх.

Мои гости остолбенели. Вот верное слово: мои гости обратились в изваяния, в скульптуры, символизирующие гнев и неверие. В Нюрнбергском соборе есть такие статуи, символы страстей человеческих.

– Это безответственное высказывание, – сказал Пиганов.

– Отчего не посчитать убитых? – сказал Ройтман. – Нужно знать состав преступления.

– Что ж, – скорбно сморщился Халфин, – составим горестный мартиролог!

– Приступайте, господин защитник! – воскликнул Аладьев.

У стариков много свободного времени, я люблю систематические знания и люблю учить. Всегда любил.

– Сравним и, несомненно, узнаем истину, не так ли? – Ах, я невольно вспомнил наши бесконечные дебаты с Адольфом; тот тоже любил сравнить войны Фридриха Великого и походы Барбароссы, потери при Павии и при взятии крестоносцами Монсегюра. Излишне пестро, согласен. Но ведь мы старались обнять весь мир.

Господин Пиганов поглядел на часы, покачал головой. Я перехватил его взгляд и кивнул, обещая уложиться в пять минут. Потом начал говорить.

– Алжирская война пятьдесят четвертого – шестьдесят второго. Суэцкий конфликт пятьдесят шестого года, иногда его называют Суэцкой войной. Добавим сюда Гану в пятьдесят седьмом – будьте добры, посчитайте убитых, запомним цифру. Нам предстоит много раз выполнить операцию сложения. Не забудьте про британские Индию и Пакистан, а также Бирму и Цейлон – вспомните, какой кровью досталась им независимость. А Индокитай в пятидесятых? Я еще не дошел до американских подвигов во Вьетнаме, пока говорю о французском Индокитае, о Дьен Бьен Фу в сорок седьмом году. А португальские колонии? События в Родезии, Анголе, Кении? До пятьдесят третьего года включительно – до того как образовали Федерацию Центральной Африки – представляете, сколько народу перебили?

– Вижу, – сказал Пиганов, – вас интересует вопрос колоний.

А Ройтман заметил:

– Если бы кто-нибудь проявил столько внимания к России. Если бы мир волновала судьба русской поэзии – в те годы, когда ее распяли!