– Я буду волноваться.

– Нет смысла. Любой исход одинаково замечателен. Ницше был абсолютно прав, когда придумал свою теорию о вечном возвращении. Люди совершенно не понимают, что такое смерть, им кажется, что это уход, а на самом деле – это предвестник нового прихода. Вопрос не в том, что человек умирает, вопрос в том, с каким багажом он уходит в другой мир.

– Вы верите в Бога?

Мендель вдруг тихо засмеялся.

– Мне всегда идея верования в Бога казалась самой нелепой из тех, что напридумывало на свою бедную головушку человечество. Верить в Бога бессмысленно хотя бы потому, что Бог не может быть отделен от человека, но человек может быть отделен от Бога. Верить можно в то, что находится вне нас, но если Бога нет внутри, то сама его идея становится не только пустой, но и очень вредной. Превращать же Бога в наставника и судью означает, что люди ощущают себя маленькими детьми, за которыми нужен глаз да глаз. А такому существу требуется не Бог, а воспитатель в детском саде или надзиратель в тюремной камере. Потому что Бог – это любовь, а не надсмотрщик и учитель. Все религии выполняют именно эту роль; они пытаются регламентировать до мельчайших деталей жизнь, а за каждое нарушение наказывают тем, что называют это грехом. Какая же вера может возникать на такой основе? Только вера страха. А страх – это качество раба. Раб вовсе не тот, кто лишен личной свободы, а тот, кто живет под вечным гнетом страха. Помните, как сказал Сократ на суде: Анит и Мелет могут приговорить меня к смерти, но они не могут нанести мне вреда. Тот, кто ничего не боится, тот, кто понимает, что рождение и смерть не властны над человеком, ибо человек вечен, тот свободен.

– И все же я сегодня поставлю свечку в церкви за успех операции. Я так решила.

– Поставьте, если вам так легче. Свеча – это пламя, а все в этом мире слетается на огонь.

Юлия вышла из палаты. Она хотела отыскать Станислава Алексеевича. Во время последних своих приездов в больницу они почти не виделись, он лишь пару раз промчался мимо нее, спеша по своим неотложным делам. Она почувствовала себя даже не обиженной, а оскорбленной, но решила не давать волю чувствам; в конце концов, она сама напридумала всяких страстей, и он не виноват, что не разделяет их вместе с ней. Но сейчас она оправдывала свои действия тем, что желает поговорить с ним о предстоящей операции.

Юлия несколько раз прошлась по этажу, заглянула в ординаторскую, но нигде Станислава Алексеевича не обнаружила. Разочарованная, она уже собралась уходить, но в этот момент увидела, что он идет ей навстречу. Его лицо было необычайно бледным и хмурым; она остановилась рядом с ним, не решаясь заговорить.

Он тоже остановился. Он смотрел на нее как-то отрешенно, у нее даже мелькнула мысль, что он не узнает ее.

– Я хотела спросить по поводу операции, – робко начала она. – Михаил Моисеевич мне сказал…

– Да, завтра будем оперировать, – он замолчал, что-то явно угнетало его.

– Мне кажется, у вас что-то случилось?

Станислав Алексеевич, не отвечая, двинулся дальше по коридору, Юлия, мгновение помедлив, двинулась за ним. Не сговариваясь, они остановились в закутке, где обычно беседовали.

– У меня умер пациент. Полчаса назад.

– Вы считаете себя виновным?

– Объективно шансов было очень мало на успех. Но он умер под моим ножом.

Ей захотелось утешить его, погладить по растрепавшимся волосам. Но она сдержала свой порыв.

– Для хирурга это глупо, но я всегда тяжело переживаю смерть пациента. А это был очень хороший человек, он лежал у нас два месяца, его привезли после третьего инфаркта. Есть люди, которые необходимы для жизни, на них она держится. Он был один из них, директор расположенного тут неподалеку завода. Когда он пришел туда, это было развалившееся предприятие. За три года он сделал его лучшим в городе. Я это хорошо знаю, потому что мои родители работают там. Если бы мне удалось его спасти, завод продолжал бы работать все успешнее. Теперь от него ничего не останется.

– Почему вы так думаете?

– Потому что мне известно, кто придет ему на смену, он сам мне много раз рассказывал. Есть люди, которые мечтают раздробить завод, чтобы качать с помощью разных махинаций деньги. Их не волнуют ни люди, ни производство. Ни даже то, что этому заводу почти сто пятьдесят лет – и все эти годы он исправно работал. Видите, как все устроено, от моего мастерства зависит судьба целого коллектива, а это почти тысяча человек. И теперь их ждут большие испытания: увольнения, нищета, унижения.

– Но вы же сами сказали: шансов почти не было.

– Они были, только очень небольшие, – он посмотрел на Юлию. – Но вы не беспокойтесь, завтра шансов на успех гораздо больше.

– Я буду очень переживать.

– Он очнется от анестезии на следующее утро после операции.

– Мне хочется вас поцеловать перед операцией, – вдруг сказала Юлия. Она быстро подошла к нему и прикоснулась губами к прохладной щеке. Юлия почувствовала, как вздрогнул он от ее поцелуя. Ей же стало легче, она решилась на то, в чем еще минуту назад была уверена, что не сделает никогда. – Я буду молиться за вас и за Михаила Моисеевича, – сказала Юлия.

Станислав Алексеевич как-то странно смотрел на нее, кажется, он хотел что-то сказать, но не решался. Но ей сейчас ничего не хотелось слышать, потом, после операции она надеется, что они о многом поговорят.

– Я пойду.

Он кивнул головой. Юлия быстро пошла по коридору в сторону выхода, не оборачиваясь, но, нисколько не сомневаясь, что он смотрит ей вслед.

Она приехала домой. Прошла ровно неделя с тех пор, как Максим покинул ее и за все это время он ни разу не дал о себе знать. Сперва ее это очень удивляло; она не сомневалась, что их размолвка пройдет столь же быстро, как летний проливной дождь. Но проходили дни, а ничего не менялось. И постепенно она привыкла жить одна; Юлия ловила себя на мысли, что с некоторого момента почти перестала вспоминать о муже. У нее было такое чувство, что его никогда в ее жизни и не было. И только его вещи, на которые она то и дело натыкалась, напоминали о его бренном существовании. В конце концов, однажды вечером она сложила их все в ящик и упрятала на антресоли. Сделав это, ею вдруг овладело ощущение, что она отреклась, как еретик от Бога, от прежней жизни. Она подумала о том, что бы произошло, если бы Максим вдруг сейчас вернулся и предложил забыть старые ссоры и продолжить вести прежнюю жизнь. Она может сказать себе честно: она не хочет такого повторения; в самом деле, прав был древний философ, первым понявший из людей, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. В этом-то и заключается вся беда: человек даже перемены старается часто использовать для того, чтобы вновь войти в прежний поток вместо того, чтобы попытаться поплыть по другому руслу. Вот он и тонет.

И все же она понимала, что так продолжаться вечно не может, необходимо что-то решать. Во-первых, она не без испуга однажды обнаружила, что у нее кончаются деньги. А за последнее время она привыкла к тому, что этот поток течет для нее беспрерывно. И, во-вторых, она не хочет больше зависеть от других людей; не может же она пребывать всю жизнь в таком неопределенном состоянии?! Что же ей делать, самой ехать к Максиму и выяснять отношения? По-видимому, это было правильное решение, но что-то удерживало ее. Она попыталась проанализировать свои чувства; скорее всего, дело в том, что она не может пока точно сказать, что будет дальше. Она может заявить Максиму «нет», но кому и чему произнести «да»? Она подумала о Станиславе Алексеевиче, завтра его умелые руки будут резать тело Михаила Моисеевича. Это может быть выглядит странно, но она почему-то уверенна, что от исхода этой операции зависит ее судьба.