все. Перед тем как начать Project Possible, я сделал на спине татуировку всех четырнадцати восьмитысячников, она занимала всю верхнюю часть спины. Эта татуировка – символ того, что я собирался достичь, с чернилами смешали ДНК всех моих родных и жены. Я хотел, чтобы все, кто мне дорог, побывали там, куда физически не имели возможности добраться.

Родителям было уже за семьдесят, вряд ли можно было надеяться, что они взойдут на Эверест и увидят сверху Гималайский хребет, пройдут по голландскому ребру Аннапурны и через «бутылочное горлышко» на К2. Жена и родственники тоже не горели желанием заниматься альпинизмом, но мне хотелось взять их с собой в самые негостеприимные, труднодоступные, но очень красивые места хотя бы таким образом. Так что все они были со мной в этом путешествии души.

Имелась и еще одна причина для нанесения татуировки. Это своего рода голос разума. В горах грань между правильным решением и ошибкой очень тонка. На восхождениях мог пострадать я, могли травмироваться мои товарищи по команде. Вследствие «вершинной лихорадки» я порою слишком уж увлекался, слишком пер на рожон, и тогда уже нельзя было понять, храбрость это или глупость. Однако буквально за моими плечами была вся моя семья, и это хорошее напоминание.

Поддаться безрассудству легко, но я помнил о папе и маме, о которых нужно заботиться, о братьях, которые финансировали мою учебу. Я был обязан семье всем, и все, чего удалось достичь, я делал для них.

Мама знала, что она значит для меня. Казалось, она цеплялась за жизнь, понимая, что ее смерть разрушит мечту о восхождении на четырнадцать высочайших гор. У индуистов, если умирает кто-то из родителей, у семьи начинается тринадцатидневный траур, и каждый скорбит в одиночку. Эмоции можно выражать свободно, так что скорбящие свыкаются с мыслью о потере, и эту энергию скорби можно направить в продуктивное русло.

Если бы мама умерла, мне бы пришлось запереться и быть одному, и есть только раз в день немного овощей. Я не религиозен, но мама верила, поэтому я бы выполнил этот ритуал, несмотря на то, что он означал бы, что завершить проект не удастся. Но мама оказалась сильнее, чем мы думали, она перенесла операцию на сердце и пошла на поправку.

Сидя у больничной койки, я рассказывал маме планы на ближайший месяц.

– Осталось подняться только на три горы, позволь мне сделать это, – попросил я.

Она улыбнулась и кивнула. Говорить ничего не требовалось – я знал, что мама со мной. Так было всегда.

21

Эпопея

Наконец появился свет в конце тоннеля.

Месяц бумажной работы и игры в политику, чтобы сдвинуть проект с места, и я готов был начать третий этап Project Possible – сначала подняться на Манаслу, затем на Чо-Ойю с тибетской стороны. Тем временем китайские власти, похоже, стали склоняться к тому, чтобы разрешить восхождение на Шишабангму.

Но полной ясности по-прежнему не было, и я предпочитал не верить новостям и не убирать ногу с педали газа, а организовал небольшую кампанию общественного давления на власти. В соцсетях я просил друзей и подписчиков бомбардировать электронными и бумажными письмами правительства обеих стран с просьбами открыть гору для восхождения. Но вскоре пришлось полностью сосредоточиться на Манаслу, ведь я вел на этот непальский восьмитысячник группу клиентов, а он занимал в статистике по жертвам не самое последнее место.

Конечно, зацикливаться на этой статистике не стоило, однако, когда начались первые акклиматизационные выходы до второго лагеря, трудно было отделаться от негативных мыслей. Заключительный этап проекта начался, но определенность отсутствовала, и все шло как-то наперекосяк.

Мысли о маме не давали покоя. Спешка – временны́е рамки, в которые требовалось уложиться, – тоже держала в напряжении. Да и в целом выбор карьеры альпиниста имел финансовые последствия – отсутствие гарантий и пенсии. Но я никому не говорил об этих переживаниях. Когда альпинисты, с которыми мы отправились на Манаслу, спрашивали меня о том, как удается переносить трудности, связанные с проектом, или о передрягах, в которых приходилось побывать, я рассказывал, но воздерживался от обсуждения психологических проблем. Я снова старался не замечать боли, не признавать ее.

Это, безусловно, пошло на пользу. Примерно через неделю после начала восхождения на Манаслу прошел слух, что Чо-Ойю закроют раньше, чем обычно, что сезон завершится уже в сентябре и что китайские власти по каким-то причинам обязывают всех альпинистов уйти с горы уже к 1 октября. Я посмотрел на календарь. Вот дерьмо! До назначенного срока оставалось две недели, а это означало, что экспедицию на Манаслу придется прервать.

Стоило прикинуть варианты дальнейшего развития событий. Получалось, нужно сейчас отправляться на Чо-Ойю, быстро взойти на нее, а затем так же быстро возвращаться сюда, на Манаслу, чтобы поймать погодное окно и подняться на вершину вместе с клиентами. Я не мог подвести людей, потому что обещал им, что пройду гору вместе с ними. Но это будет чертовски сложно, просто физически сложно. Я не имел ни малейшего права на ошибку.

Мы с Гесманом быстро собрались и отправились к границе сначала на вертолете, потом на автомобиле.

После нескольких проверок на границе и уже в самом Тибете мы, наконец, добрались до подножия Чо-Ойю, и началось то, что можно назвать панической экспедицией.

Пришлось работать не покладая рук. Первым делом я должен был понять, как подняться на этот восьмитысячник в кратчайшие сроки. Как оказалось, команда, занимавшаяся обработкой маршрута, смогла пройти только до второго лагеря. Я договорился, что мы подключимся к провешиванию перил выше, после чего мы занесли в первый лагерь веревки, палатку и кислород и вернулись назад, на базу. Тут-то и началась настоящая работа.

Из-за маленького погодного окна сразу несколько экспедиций сидели в базовом лагере. И вдруг оказалось, что сюда либо уже приехал, либо вот-вот приедет мой друг Мингма Шерпа – альпинист с просто огромным количеством связей. Мало того, он ехал к горе с несколькими высокопоставленными функционерами Китайско-тибетской ассоциации альпинизма. Мингма планировал совершить восхождение примерно в то же время, что и мы. И я предположил, что, быть может, с помощью Мингмы удастся ускорить получение разрешения на Шишабангму. Поэтому в один из перерывов между акклиматизационными и грузовыми ходками, обсуждениями погоды и проч. я отправился побродить по базовому лагерю в надежде отыскать Мингму. Выяснилось, что он еще не приехал. Тем не менее я оставил для него сообщения в надежде, что удастся поговорить.

Вскоре возник еще один неприятный момент