это переосмысление должно стать главной задачей программы «ре-ориентации» после постмодернистской «дезориентации» Лиотара – программы, которая направлена на то, чтобы выйти за рамки оппозиции глобального и локального как основного закона культурной и политической идентичности. Вместо того чтобы отрицать технологии и традиции, такая программа должна будет открыться плюрализму космотехник и разнообразию ритмов посредством преобразования того, что уже существует. Единственный способ сделать это – разобрать и пересобрать категории, широко признанные нами как техника и технология.

В отличие от Лиотара восточные попытки преодолеть модерн – будь то фанатичный призыв Киотской школы преодолеть его путем войны или оптимистическая программа Моу Цзунсаня по выходу за его пределы через нисхождение с лянчжи – провалились, потому что не сумели преодолеть временну́ю ось, конституированную технологическим бессознательным модерна в глобальном масштабе. Стратегия Ниситани заключалась в том, чтобы избежать этой временно́й оси, охватив ее, чтобы дать ей новую основу – абсолютное ничто. Стратегия Моу состояла в том, чтобы спуститься к этой временной оси, созерцая ее, в надежде на то, что получится ее интегрировать, как, например, когда он говорит, что «одно сердце/разум открывает две двери/перспективы (一 心 開兩門)». В конечном счете проблема в том, что в обоих случаях в качестве решения предлагается дуализм. Дуализм этот не вполне картезианский – и действительно, оба мыслителя были очень хорошо осведомлены о проблеме картезианского дуализма, и их философии тоже стремились его преодолеть – он, скорее, заключается в том, что техника как составляющая Dasein и Weltgeschichtlichkeit подрывается как простая возможность синь. Можно заключить, что все три попытки неудачны. Однако то, как были поставлены эти вопросы, позволит нам сформулировать другую программу. Спекулятивный вопрос Лиотара сегодня не утратил своей силы, ведь реальный вопрос состоит не в том, могут ли китайские или японские традиции дать начало науке и технике, а скорее в том, как им апроприировать глобальную ось времени, чтобы радикально открыть для себя новую сферу, как это описано Лиотаром (но в противоположном направлении), и как им сделать это, не впадая в дуализм.

§ 26 Дилемма возвращения домой

Какой урок нам следует извлечь из этих попыток преодоления модерна? Попытки занять позицию, верную хайдеггеровской интерпретации философии и техники, закончились метафизическим фашизмом. Принятие Киотской школой гегельянской диалектики и хайдеггеровского понимания миссии философии как теории Третьего рейха, чтобы достичь восточноазиатской сферы сопроцветания[524], привело не только к метафизической ошибке, но и к непростительному преступлению. Однако недостаточно критиковать их просто из морального негодования: Хайдеггер действительно указал на проблему, которая возникает в результате планетаризации техники, а именно разрушение традиций и исчезновение любого «дома». Но это вопрос, который надо вывести за рамки критики национализма, чтобы пересмотреть серьезные последствия, вызванные технологической глобализацией. Неспособность понять эту дилемму ведет к фанатизму Киотской школы, которая стремилась переустановить мировую историю даже ценой тотальной войны; или исламского экстремизма, который верит, что может преодолеть проблему с помощью террора. Угли фанатизма не погаснут без прямого противостояния технологической глобализации, без которого он распространится повсюду, как внутри Европы, так и за ее пределами, в различных формах. Первые два десятилетия XXI века свидетельствуют об этой неспособности преодолеть модерн.

Между тем теория русского нового правого хайдеггерианского мыслителя Александра Дугина может послужить свежим репрезентативным примером тенденции использовать философское «возвращение домой» как ответ на технологическую планетаризацию. Дугин предлагает то, что называет «четвертой политической теорией», в качестве преемницы основных политических теорий XX века – фашизма, коммунизма и либерализма[525]. Эта новая программа представляет собой продолжение «консервативной революции», обычно ассоциируемой с Хайдеггером, Эрнстом и Фридрихом Юнгерами, Карлом Шмиттом, Освальдом Шпенглером, Вернером Зомбартом, Отмаром Шпанном, Фридрихом Хильшером, Эрнстом Никишем и, что общеизвестно, Артуром Мёллером ван ден Бруком (1876–1925), чья книга 1923 года «Das Dritte Reich»[526] оказала значительное влияние на немецкое националистическое движение, которое увидело в современной технике огромную опасность для традиций и ополчилось против нее. Модерн кажется Дугину уничтожением традиции, в то время как постмодерн есть «окончательное забвение бытия „полночь“, где ничто (нигилизм) начинает проступать из всех щелей»[527]. Дугин предлагает преодолеть как модерн, так и постмодерн, пойдя по стопам ван ден Брука, и утверждает, что «консерваторы должны возглавить революцию»[528]. Идея Дугина состоит в том, чтобы вернуться к русской традиции и мобилизовать ее как стратегию против технологического модерна. Он конкретизирует эту идею в том, что называет «Евразийским движением», которое является одновременно политической теорией и эпистемой, в том смысле, что оно использует традицию как эпистему, которая противопоставляется «унитарной эпистеме модерна – включая науку, политику, культуру, антропологию»[529]. Несмотря на то что предлагаемое переутверждение этой новой эпистемы перекликается с тем, что мы на данный момент продемонстрировали, Дугину не удается развить свой проект в какую-либо философскую программу, и тот становится простым консервативным движением.

«Консервативная революция» неизменно является реакционным движением против технологической модернизации; Хайдеггер был одним из первых, кто трансформировал этот вопрос в вопрос метафизический – вопрос о современной технике как завершении метафизики. Но Хайдеггер оставил открытой возможность «возвращения домой», к досократикам. При этом он, возможно, отсылал к лирическому роману Гёльдерлина «Гиперион», состоящему из переписки между греком, его возлюбленной и немецким собеседником. Из этих писем мы узнаем, что Гиперион некогда покинул свою страну и отправился в Германию, дабы обрести аполлоническую рациональность[530]. Однако жизнь в Германии показалась ему невыносимой, и он вернулся в Грецию, чтобы жить отшельником. Древняя Греция для Гёльдерлина является «опытом» и «знанием» особого исторического момента, когда техника и природа представлены в напряжении и конфликте[531]. Хайдеггер использовал это в своей собственной диагностике современной технологической ситуации и представил как «возобновление». Нетрудно увидеть общую основу политических программ Хайдеггера, Киотской школы и Дугина в этом понятии возвращения домой. Возвращение философии на родину как возобновление за пределами модерна есть не только отказ от техники, охарактеризованной Хайдеггером 1930-х и 1940-х годов как «махинация (Machenschaft)» (предшествующая термину Gestell)[532]. Отказ от метафизики укоренен в надежде, что можно открыть нечто более «подлинное» – истину бытия. Однако истина бытия не универсальна, поскольку она открывается лишь тем, кто вернулся домой, а не тем, кто не дома, и уж точно не тем, кто стоит между народом (Volk) и его возвращением домой. Последние отнесены к категории массы (das Man), и, конечно, еврейский народ выходит на первое место в этой категории в «Черных тетрадях», где преобладает то, что Донателла Ди Чезаре описывает как «метафизический антисемитизм»: в этой трактовке истории метафизики евреи становятся