– Чего делать-то? – недоумевал Черный.

– Идем на сближение с врагом, говоришь, этого у танкистов уперли?

– Ага, они там заправку устроили, много машин без топлива, бензовозы так и ездят, туда-сюда, срочно нужен огонь!

– Есть связь, товарищ старший лейтенант! – вдруг закричал радист.

– Кто на проводе? – бросил я подбегая.

– Вроде как танкисты, сейчас…

– И на кой ляд нам трактористы? – впал в ступор я.

– Сто тридцать восьмой батальон семнадцатого механизированного полка, на связи командир батальона!

– Повторяй, – начал я диктовать связисту, – нужна связь с артполком, дивизионом или батареей гаубиц, срочно. Имею возможность корректировать огонь, нахожусь в прямой видимости врага.

– Попробуют что-то сделать, сказали ждать.

Эх, сколько же нужно вот так сидеть и ждать. Через полчаса прибежали наблюдатели из разведчиков. Немцы ведут к берегу танки, то ли хотят по берегу пройти, то ли еще зачем, но нам нужно укрыться, идут прямо на нас.

Только начали движение, радист все время был на приеме, ему даже «сундук» помогали нести, поступил вызов.

– Кто на связи?

– Командир второй батареи…

– Ты ж на общей волне, сдурел?

– Сами же спросили, – удивился я порицанию.

– Бог войны? Так бы и сказал, еще б фамилию назвал.

– Я и хотел, – пожал я плечами, прекрасно понимая, что собеседник меня не видит.

– Что там у тебя, быстро давай, а то некогда, враг жмет, вот-вот оставим подступы к переправе!

– Дайте огонь, я скорректирую!

– Куда бить-то?

– Карта под рукой? – я тут же развернул свою и, найдя квадрат, назвал его.

– Так это всего в километре от нас! – явно охренели на том конце.

– Вот и давай скорее! – поторопил я.

– Батареи отводили, сейчас разворачивают, сможем ударить через десять минут.

– Скорее, родной, а то и вовсе не ударите! – вновь торопил я.

– Будь на связи, вызову.

– Только быстрее, батареи на исходе!

А через десять минут мы устроили немцам Верден. Такой подляны они никак не ожидали. Нет, конечно, их командование могло предположить наличие у нас тяжелой артиллерии, но вот что мы окажемся настолько точны… В общем, снаряды тяжелых гаубиц выбивали у немцев танки один за другим. Рвали гусеницы, поджигали, иногда курочили прямым попаданием. А потом пошли попадания в бензовозы, и начался ад. Горело все кругом, били мы около получаса, пока батареи в радиостанции окончательно не сдохли.

– Ну, Ванька, теперь уж мы ничего больше не сможем сделать, – развел руками разведчик.

– Да знаю, и наши, как назло, прекратили стрельбу. Ну, нет связи, так продолжали бы, прицел-то постоянный был, – разочаровано бубнил я.

Именно так. Немцы, не имея поддержки с противоположного берега, это мы ночью постарались, встали. Их удар был остановлен, наши уже и танки подтянули, а у врага, наоборот, они начали кончаться.

– Давай потихоньку, старлей, мои вперед пойдут, мало ли чего. – И как сглазил.

Нарвались на немцев мы внезапно. Кто-то что-то крикнул, раздался выстрел, затем очередь – и пошло-поехало. Я даже растерялся вначале. Кто в кого стреляет, там уж вроде бы наши должны быть, откуда там немцы? Но стрелять пришлось и мне. Выстрелы, выстрелы, магазин, второй, третий, задержка… Один за другим прекращали стрельбу разведчики. Но не по причине нехватки боеприпасов. Мы нарвались на гораздо более многочисленный отряд врага. Бойцы выбывали один за другим, вот и я, почувствовав удар в голову, упал навзничь. Резкая острая боль пронзила как игла мой правый глаз. Кажется, я что-то прокричал в сторону Черного, он был где-то рядом, но кричал я просто от боли. Дальше – темнота и пустота.

* * *

Темно, тишина. О-о-о! Как же больно-то! Еле-еле разлепляю губы, склеившиеся чем-то соленым на вкус. Кровь? Ой, блин, куда меня? То, что я ранен, было понятно, вопрос был в другом, болело буквально все. Ничего не вижу и, кажется, еще и не слышу. Зашибись, опять? Да еще и зрение теперь? Пытаюсь плюнуть в руки, чтобы промыть глаза, но слюны нет, во рту сухо как в пустыне. Шарю по телу в надежде найти флягу. Ничего, даже, кажется, ремня нет. А это еще как получилось? Нет ни кобуры, ни тем более пистолета. Так, спокойно, мы у самой реки были, надо только сообразить, в какую сторону ползти… Черт, а и правда, куда? Я же не знаю, как я лежу по отношению к реке. Попытался перевернуться на живот и от боли, пронзившей тело, едва не заорал. Видимо, вновь потерял сознание, когда очухался, боль немного утихла. Начинаю все сначала, где болит, где сильнее болит? Голова, живот, рука, правая… Так, нога ноет, и почему мне так холодно? Буквально трясет всего от боли, злости и холода. Не понимаю, ничего не понимаю. Пробую позвать кого-нибудь, не видя ничего, это, наверное, первый рефлекс ослепшего человека. Понимаю, что рядом могут быть враги, понимаю, что не слышу даже собственного голоса, но зову, кажется…

Так, берег был илистый, а подо мной, кажется трава. Попробуем влево, по крайней мере, когда стрелял, вроде был к реке левым боком. Пытаюсь ползти, выходит с огромным трудом. Я едва не ору, сдерживаясь. Нет, черт, уже много прополз, такая же трава под руками. Давай, Вань, обратно. Вновь вытягиваю руки, цепляюсь за траву, землю, чувствую, как срывается один из ногтей, и новая порция боли посещает меня. Но на фоне всего остального эта новая тухнет почти сразу. Рука правая отказывается слушаться, да и саднит ее. Использую левую, сила-то есть, но сил нет. Наконец, кажется, не один час прошел, под рукой оказывается что-то твердое…

«Камень», – пролетает мысль. Тут же, шаря рукой по сторонам, понимаю, что нет травы. Еще несколько долгих, томительных и болезненных усилий, и вот она, вода!

Двигаю рукой туда-сюда, разгоняя воду, да, это – жизнь. Вода действует оживляюще. Сделав еще усилие, плюхаюсь лицом в воду и начинаю жадно пить, а затем пытаюсь протереть лицо. Почти сразу приходит осознание, что я вижу. Да! Черт вас всех раздери! Вижу! Но мгновение спустя приходит и новое понимание. Вижу, но только левым глазом. Пытаюсь осторожно ощупать глаз, понимаю, что его больше нет. Обычно ведь как, закрой глаз и, проводя пальцем по векам или ресницам, ты чувствуешь глаз и неприятные ощущения. А тут – ничего… В буквальном смысле ничего. Останавливаюсь, прекрасно осознав, что потерял глаз. Чувство представляете? Да не сможете. Обида. Вот первое чувство. Обида на себя, на весь мир! Как же так? Как жить? Ведь вроде не умер еще, значит, живой? Как жить слепому? Да еще и глухому! Так, уймись, псих, один-то видит! Точно, начинает проявляться благоразумие. Точно – живой.

Умывшись таким макаром, а заодно выпив полреки, попытался хотя бы сесть. Не получалось. Лежа на животе, понимал, что мне больно, но ползти как-то надо…