Летчик замолчал, но Риоль, слушавший его очень внимательно, спросил:

– Погибло много людей?

– Там вообще жило людей не много, потом, некоторые уехали.

Так, что погибло всего несколько человек.

Так мало, что для статистики – почти и ничего.

– Что это за болезнь?

– Говорят – сибирская язва.

– Так, почему же вы посылаете людей туда?!

– Мы?

– Ну, кто-то еще, но посылает же.

– Потому, что, во-первых – воду для оставшихся в живых нужно искать, прежде всего, там, где она когда-то была.

А во-вторых – официальные документы утверждают, что Советский Союз никогда не производил и не проводил экспериментов с бактериологическим оружием вообще, и на основе сибирской язвы – в частности.

Так, что сибирской язвы здесь нет и быть не может.

– А что же говорит этот старик-казах?

– Ты хочешь, чтобы серьезные люди из ЦК КПСС и Совета Министров не верили документам, которые сами издают, а слушали слова какого-то безграмотного старика, которого, может, даже перепись населения не учла?..

– Но ведь существует равенство всех людей? – Риоль сказал это не то, чтобы не уверенно, просто понимая, что говорит не к месту и не к эпохе.

Летчик посмотрел на Риоля и грустно улыбнулся:

– Можно сколько угодно говорить о равенстве людей, но только идиот может всерьез считать всех людей равными.

Ты, например, – летчик перестал улыбаться и просто смотрел прямо в глаза Риолю, – Можешь считать старого казаха равным себе?

– Нет, – честно ответил Риоль. Потом вспомнил Андрюшу и добавил:

– И не только его одного…

– Но я уважаю старика за его любовь к малой Родине.

– Любовь к месту рождения, – ответил летчик, – Настолько естественная вещь, что не может быть достоинством…

– За равенство нужно бороться, – на эти слова Риоля, летчик ответил довольно вяло:

– Борьба за равенство – это снобизм…

– Хорошо, – тихо сказал Риоль после небольшого молчания.

– Что – хорошо? – переспросил его летчик.

– Хорошо, что ты не приукрашиваешь правду.

– Правда всегда голая…

– Хорошо, – тихо сказал летчик после небольшого молчания.

– Что – хорошо? – переспросил его Риоль.

– Хорошо, что ты мне веришь.

– Правда, иногда, настолько очевидна, что в нее нет смысла верить…

– Что же вы за безмолвный народ? Ведь газеты пишут, что вы самый свободный народ в мире, – после этих слов Риоля, летчик посмотрел на него непонимающе. Потом проговорил: – Или ты провокатор, или такой дурак, что не понимаешь, что если бы народ был таким, каким называет его правительство – ни одно правительство не удержалось бы у власти и недели…

– Ну, а насчет того, что пишут газеты, – летчик говорил о газетах, как о чем-то само собой разумеющемся, – Газеты – это, прежде всего, цензура.

– Какой стране нужна такая цензура?

– Цензура нужна не стране, а государству.

Если государству нужна цензура, значит стране не нужно такое государство…

– Значит, вы посылали людей, зная, чем они рискуют?

– Ничего мы толком не знали, – ответил летчик, а потом прибавил, как отметил Риоль, без всякого знака вопроса:

– Разве в этой стране можно толком что-нибудь знать…

– А власти не раскаиваются в том, что они делают? – Кающихся я встречал только среди тех, кому каяться не в чем…

– Ты веришь в Бога? – сам не зная почему, неожиданно для себя самого, спросил Риоль.

– Верю? Нет, наверное.

Во всяком случае, сейчас я доверяю тебе больше, чем Ему.

– Почему?

– У тебя есть возможность написать на меня донос в КГБ. А у Него – нет…

– Ты считаешь себя свободным? – спросил Риоль, помолчав немного.

– А – ты? – ответил летчик вопросом на вопрос.

Риоль пожал плечами:

– Да, вроде – да.

После чего летчик толи усмехнулся, толи очень просто сказал:

– Если при социализме думаешь, что ты свободен – разбуди себя…

А еще чуть позже, добавил:

– Свобода существует только там, где не приходится говорить о свободе.

Несвободный человек должен ощущать несвободу.

Иначе, он раб…

Риоль и летчик помолчали еще не много, а потом летчик сказал:

– Ладно, хватит торчать на месте.

Будем жить, и заниматься делом.

– Жить? – переспросил Риоль.

– Жить – значит перестать рождаться заново…

Когда четырехлапый винт АН-2 раскрутился и самолет нехотя сдвинулся с песчаного места, а потом уже привычно стал разгоняться, Риоль спросил летчика:

– Мы летим туда, где можно погибнуть, а ты, словно спешишь?

– Я спешу потому, что еще кто-то может нас ждать, а погибнуть можно в любом месте.

И не спеша.

– Скажи, а тебе не жаль того, что если мы погибнем, то ты, например, не будешь жить в двадцать первом веке?

– Нет, – ответил летчик, – Мне же не жаль того, что я не жил в девятнадцатом.

– Ты вообще не думаешь о смерти?

– Когда человек занят настоящим делом, все остальное становится неважным…

Самолет набирал высоту.

Небольшую.

Метров двести над землей.

Когда АН-2 перешел в горизонтальный полет, летчик левой рукой стал медленно вращать синюю рукоятку, напоминающую колпачок от зубной пасты, только большего размера.

Мотор самолета фыркнул.

Тогда летчик вернул положение колпачка на пару миллиметров назад.

– Что это было? – Риоль не знал устройств управления таких допотопных для него самолетов, но понимал, что любой перебой в работе мотора ненормален.

– Высотный корректор, – ответил летчик, – Он позволяет экономить горючее.

Кто знает, сколько нам придется кружить над местом? Так, что горючее пригодится.

О том, что включать высотный корректор на такой малой высоте запрещено, летчик не сказал ничего.

Не потому, что боялся, что Риоль не одобрит этого – в любом случае, они рисковали вместе, что с высотным корректором, что без него, и заранее было неизвестно, что опасней – оказаться без горючего или заглушить мотор – просто летчик не хотел отвлекать Риоля от наблюдения за землей.

– Нам еще долго лететь? – спросил Риоль.

– Нет.

Или мы очень скоро что-нибудь найдем, или не найдем ничего, и тогда мы вернемся.

– А где мы сейчас? – Риоль держал на коленях карту на коленях.

Летчик перегнулся в его сторону и ткнул пальцем в точку: