Передовые отряды не ввязывались в крупные бои, а лишь уничтожали небольшие группы немцев, обходя опорные пункты и города. Их цель — как можно быстрее достичь указанный рубеж и закрепиться на нем до подхода общевойсковых соединений.

Немцы вскоре опомнились, хотя и не очень-то понимали, откуда следует ожидать очередного удара. Стремясь сохранить основные силы в Подолии и Галиции, германское командование в спешном порядке стало перебрасывать сюда новые резервы, которые немедленно вступали в бой с прорвавшимися советскими танками.

Тут бы остановиться, поменять тактику ведения боевых действий, но ни командование фронта, ни командование армии на это не решилось: вперед и только вперед. Танки отрывались от пехоты и артиллерии, оставаясь без поддержки, становясь легкой добычей боеспособных немецких частей. Очень часто передовые отряды действовали далеко от баз снабжения, оставаясь без боеприпасов и горючего. Тому, кто шел впереди, — первый снаряд и первая бомба. У танкистов существовал неписаный закон: впереди полка шли батальоны, сменяя друг друга, такая же смена происходила в батальонах, ротах и взводах. Экипажи, которые должны идти впереди, на всякий случай прощались с товарищами: шансов попасть на тот свет у них было больше, чем у идущих сзади.

Мы шли землями Подолии. Погода по-прежнему была отвратительная: шел дождь, потом вдруг начал валить снег. О дорогах лучше и не вспоминать. Если танки с трудом преодолевали ямы и колдобины, заполненные водой, то артиллеристам со своим колесным транспортом и пушками приходилось чрезвычайно тяжело. Солдаты и офицеры, насквозь промокшие, с заткнутыми за ремень полами шинелей, облепляли застрявшие в грязи машины и буквально на руках выносили их на дорогу. Скорость движения не превышала порой 5–7 километров в час.

И все же мы пробивались вперед, теша себя тем, что и немцам было не легче. Вдоль дорог все чаще попадалась разбитая немецкая техника: машины, пушки, повозки, походные кухни. Все это теперь было не нужно никому — ни немцам, ни нам. По всему видно было, что здесь хорошо поработала наша штурмовая авиация, и от этого на душе становилось приятно и радостно. Гоним вас, нечисть поганую. Хорошо гоним!

Погода, вне всякого сомнения, не позволяла развивать более высокие темпы наступления, тем не менее 8-й мехкорпус уверенно двигался вперед. Освобождены Гримайлов, Теребовля, Хоростков, Копычинцы, 23 марта занят районный центр Чертков. Здесь была тыловая база снабжения немцев. Еще усилие, и перед нами открывался путь к Днестру. Катуков торопил войска, чтобы захватить на реке переправы, а затем — и плацдарм на западном берегу.

24 марта передовые части армии вышли к Днестру. Река эта широкая, до 200 метров, бурная и полноводная, от растаявшего снега она кое-где вышла из берегов. Над ней постоянно стоял туман. Когда пробивались солнечные лучи, над ней, насколько мог охватить глаз, виднелись горы, покрытые белыми шапками — не то снег, не то меловые отложения. Это Карпаты — цель нашего наступления.

Из-за распутицы отстали понтонные части, а время не ждет. Командование приняло решение форсировать реку, только что освободившуюся ото льда, на подручных средствах. Что это значит? Подручными средствами могло быть все, что держится на воде, — лодки, баркасы, самодельные плоты, катера, железные бочки. Переправа намечалась в двух местах — Залещиках и Устечко.

Пехота начала переправляться, даже несмотря на бомбардировки и артиллерийские обстрелы, но танк в лодку не поставишь. Дело пошло значительно быстрее после того, как разведчик Владимир Подгорбунский угнал у немцев понтоны и на танках притащил их к переправе. Пехота на противоположном берегу заняла плацдарм, а к этому времени подошли и армейские понтонные части. По понтонному мосту двинулись танковые и артиллерийские подразделения, которые с ходу вступали в бой.

Пока главные силы армии расширяли плацдарм, наша бригада прикрывала правый фланг и тыл корпуса. 24 марта разведгруппа Подгорбунского внезапным ударом разгромила вражеский гарнизон и захватила небольшой городок Бучач. Удержать его в своих руках разведчики не могли и сразу же запросили помощи. Комбриг Липатенков направил туда наш дивизион, который находился в районе Черткова.

В мою походную машину торопливо сел капитан Власенко и сказал:

— Нам приказано передислоцироваться, причем как можно быстрее, в городок Бучач. Так что, Петя, строй колонну, будем двигаться, а то неровен час, нагрянет Дремов и устроит нам с тобой выволочку, если замешкаемся.

Честно сказать, комкора мы боялись, как огня, поэтому любой его приказ старались выполнить как можно быстрее.

Когда колонна подходила к Бучачу, из городка на фронт двигался 67-й танковый полк нашей бригады. Мы остановились, уступая дорогу танкистам, невольно залюбовались походной картиной: величественно и уверенно, покачиваясь на неровностях дороги, «плыли» сухопутные броненосцы. Командиры машин и башнеры в шлемах и комбинезонах, высунувшись по пояс из люков, чем-то напоминали сказочных героев, отправлявшихся совершать подвиги. В сущности, они и были таковыми, так как подвиги совершали ежедневно и ежечасно. Неизвестно, кто из этих бравых ребят вернется домой живым. Пофыркивая двигателями и гремя траками гусениц, грозные машины уходили в туманную даль.

Мы же быстро заняли городок, в котором недавно стояли тыловые части гитлеровцев. Здесь размещались различные склады, ремонтные мастерские, пекарни. Атака наших разведчиков была столь стремительной и неожиданной (они, что называется, свалились немцам, как снег на голову), что обороняться уже было бесполезно.

На улице показалась колонна пленных. Их было человек сто. Колонну вели всего четверо солдат с автоматами и винтовками. Местные жители, в основном молодые женщины, которых мы называли паненками, с жалостью смотрели на немцев. Они шли рядом и переговаривались со своими знакомыми. Меня это насторожило.

— Смотри-ка, Василий Прокофьевич, — заметил я Власенко, — эти дамы, наверно, давно якшаются с фрицами. Чего доброго еще устроят какую-нибудь провокацию…

Не успел я закончить фразу, как один из немцев выскочил из колонны и бросился бежать через огороды к лесу. Крики конвоиров не остановили его, он продолжал бежать. Один из солдат, присев на колено, щелкнул затвором и спустил курок. Осечка. Тут мои батарейцы, видя, что немец может удрать в лес, как с ума посходили, бросились за беглецом, открыли огонь из автоматов и карабинов. Пленный упал. К нему подбежали солдаты и начали несчастного пинать ногами и бить прикладами. Я подбежал к толпе и что было мочи закричал: «Назад! Это же садизм!» Солдаты остановились. Толпа как бы очнулась от наваждения, медленно приходя в себя, затем, отводя глаза, солдаты стали потихоньку расходиться. Вот что может сделать ненависть к врагу! За считанные минуты мои солдаты превратили немца в кровавое месиво. Он уже не жилец на этом свете, и, чтобы прекратить его мучения, я несколько раз выстрелил в это большое и грузное тело. Немец затих.

Эта неприятная картина не давала мне покоя, хотя я и понимал: это тоже война. Лежа на топчане своей походной машины, я пытался осмыслить суть довольно неприятного инцидента, который даже не смог предотвратить. Неожиданно до моих ушей в приоткрытую дверь стала доноситься музыка. Кто-то играл на фортепьяно. Наваждение какое-то!