— Динамика положительная, — сказал Брам на ухо Хартогу. — Я буду исходить из того, что ты меня понимаешь. Может быть, ты меня понимал все время. Мне жаль, что пока я не могу понять того, что ты говоришь. Возможно, ты еще не можешь полностью контролировать свою речь. И я слышу какую-то тарабарщину, когда ты обращаешься ко мне. Будет чудесно, когда мы снова сможем с тобой по-настоящему побраниться.

Была половина десятого утра, погода прекрасная, не хуже, чем вчера. Он договорился обсудить с Икки накопившиеся дела, а потом собирался увидеться с Эвой. В шесть, в «Бич Плаза». Брам отвез отца на парковку между Центром Беренстайна и интенсивной терапией, где лежал Плоцке. Становилось слишком жарко для Хартога. Безоблачное небо глубокого синего цвета и резкие тени обещали сухой солнечный день, которого ему не увидеть из-за грязных окон кисло пахнущего зала банка или из-за мягко колышущихся штор сырого номера в отеле.

— Эй, Маннхайм! — неожиданно услышал он и увидел метрах в тридцати от себя, у входа в интенсивную терапию, людей в черной полевой форме и темных очках — морских пехотинцев, вооруженных фантастическим «оружием XXI века» — автоматами «тавор».[63]И среди них — человека небольшого роста в аккуратном сером костюме, белой рубашке с галстуком и сверкающих коричневых башмаках «brogues».[64]Он махал Браму рукою, и, вдетая в манжет рубашки, сверкала на солнце запонка. Ицхак Балин.

— Балин? — откликнулся Брам.

— Привет, Ави!

Брам покатил отца в сторону Балина, двинувшегося им навстречу в сопровождении своего эскорта и на ходу протягивавшего ему руку:

— Ави! Давно не виделись!

— Давно, Ицхак!

Балин с энтузиазмом тряс его руку, пока эскорт, сформировав вокруг них кольцо, внимательно оглядывал окрестности. Балин не терял времени — регулярно выступал в прямом эфире, давал интервью газетам. Но «живьем» Брам видел его в последний раз давно, перед отъездом в Америку, когда, под руководством Балина, «мирная инициатива» устроила ему отвальную. Тогда пятидесятилетний Балин, выглядевший, как мальчишка, которому не везет в любви, и в любую погоду носивший костюм и галстук, интеллектуал и профессиональный политик с контактами на высочайшем уровне в Европейском союзе и Соединенных Штатах, считался иконой мирного движения и леваком-оптимистом. Позже, «сбитый с ног реальностью» (Брам прочитал это в одном из его интервью), создал собственную крайне правую партию. А теперь возглавлял контрразведку страны. Балин выглядел постаревшим. Морщины появились на лбу, вокруг рта, в уголках глаз. Но одежда в изумительном состоянии, а жемчужно-белая рубашка с высоким воротом, несомненно, заказывалась в Неаполе.

— Я знал, что ты вернулся после — после того, — сказал Балин. — Я должен был позвонить тебе много лет назад! Как дела?

— Неплохо, — ответил Брам.

— Это наш старый ястреб? — Он наклонился к Хартогу. — Профессор Маннхайм?

Хартог даже не взглянул на него, и Брам объяснил:

— Отца трудно расшевелить, у него Альцгеймер.

— Жаль, — откликнулся Балин, — я бы с удовольствием с ним поговорил. Он оказался прав. Не прав был я. Мы должны хоть раз обсудить это. Надо бы нам встретиться, поговорить.

— Да, надо бы.

Они стояли, обмениваясь улыбками, подыскивая верные слова. Наконец Балин сказал:

— Я тогда понял — понял, что это случилось, пока мы с тобой разговаривали, правда?

Брам кивнул, не позволяя себе восстанавливать в памяти картины прошлого.

— Как все это ужасно, — сказал Балин, приобнимая его рукой. — Я тогда не смог до тебя добраться, понимаешь? Я попробовал, я собирался поехать, мы ведь с тобой договаривались, но — это было трудно, я был так занят, потом вернулся домой, не понимая, что случилось. Я только после узнал и подумал: не позвони я тогда — ты понимаешь, о чем я?

Брам кивнул. Он многие годы думал о том же. Если бы Балин тогда не позвонил…

— Однако я здесь по делу. — Балин, кивнув головой в направлении интенсивной терапии, снова дружески сжал руку Брама: — Я обязательно с тобой свяжусь, Ави. — И пошел прочь; свита, развернувшись разом, наподобие кордебалета, поспешила за ним.

— У тебя есть мой телефон? — крикнул Брам ему вслед.

— У меня есть все телефоны, — не сбавляя хода, откликнулся Балин, прощально взмахнув рукой, на которой вновь сверкнула дорогая запонка, и скрылся за спинами охранников.

11

В последний раз Брам заходил в аптеку, когда малыш был еще младенцем. Он собирался съездить по делу в город, и Рахель составила список необходимых ей вещей: влажные салфетки, чтобы вытирать попку, мази, памперсы, баночки с детским питанием. Они уже собрали вещи, и квартира была забита картонными ящиками. Брам заехал в ресторан, чтобы купить хлеба и салатов, потому что Рахель некогда было готовить. Она кормила малыша, и он помнит, как подумал тогда: смотри внимательно, запоминай и помни об этом всегда; смотри, как твоя жена кормит ребенка, какая забота в ее глазах, какой любовью наполнены ее прикосновения; как доверчиво смотрит на нее малыш, как радостно он открывает ротик… Иногда ему казалось, что картины всего, что случилось на земле, навечно запечатлеваются где-то во Вселенной, и так будет до скончания времен: битва красоты против сумерек забвения.

Вооруженный охранник кивнул ему, когда он вошел в аптеку. Обогнув полки с освежающими напитками и кое-какой едой — аптеки обычно исполняли роль мини-супермаркетов, — он увидел небольшую очередь, все — пожилые мужчины; за прилавком, делившим помещение пополам, работали три женщины. В свете люминесцентных ламп их халаты сияли неестественной белизной. Одна из женщин показалась ему старше, чем должна была быть Сарина мама, выходит, ему придется навеки испортить жизнь какой-то из двух оставшихся, занятых приготовлением болеутоляющего для одного из стариков. Которой из них?

Этой, с короткой стрижкой, тонкими руками и круглым лицом? Или той, узкобедрой, со спортивной фигурой?

— Да, он от всего избавился, — сказал, ни на кого не глядя, один из мужчин. Тот, что стоял рядом, был очень на него похож: оба маленькие, широкоплечие, с обветренными рабочими руками и тяжелыми, плоскими, широкоскулыми лицами, выдававшими российское или центрально-азиатское происхождение. Родственники, может быть, даже братья. Они внимательно следили за работой аптекарш.

— Он не должен был покупать этот бизнес, — кивнул другой.

— Известные люди, с хорошей репутацией, он им доверился.

— Вот эти-то, с репутацией, хуже всех. Известные еврейские семьи там, в Брисбане. Изумительные идн…[65]