Вероятно, Земля для него – контрольная группа. В жизнь землян он не вмешивается. Ради чистоты эксперимента. Зато с копиями людей в созданном им мире волен делать все, что угодно.

Можно ведь стереть и королевство, и самую разбольшущую империю. Смотря какой ластик. Зря alter ego вообразил, что человек может бороться с богом.

Фома вдруг заметил, что утешает себя, и разозлился. «Если» да «кабы»… А разобраться – обыкновенные самооправдания плохого хозяина, получившего по мозгам от хозяина рачительного. За что? За все хорошее. За доброту вместо рационализма. За ту самую доброту, благодаря которой у него, неплохого вроде феодала, гибнет все-таки больший процент людей, чем у короля.

Он никак не ожидал, что придется опять пускаться в путь. Да еще так скоро.

Однако пришлось. Стояли серые сумерки, всхрапывали лошади, люди носили тюки. Готовилась экспедиция. Куда, зачем – Фома решил не расспрашивать. И так скоро станет ясно. В путь собирался отряд человек в двадцать при восьми лошадях. Две лошади были вьючными.

Высокая вороная кобыла, крытая богато расшитой попоной, предназначалась, несомненно, Его Величеству. А низкорослая кляча с печальными глазами, отвислым брюхом и веревочной сбруей – феодалу.

Ему вновь сковали руки. Затем, как куклу, взгромоздили на клячу и привязали наручники к луке седла. Гвардейцы работали быстро и без лишних слов. Фома безуспешно пытался понять, где они приобрели квалификацию – еще на Земле? Или под чутким и дальновидным руководством монарха вызревают местные кадры?

Долго ждали короля. А когда он появился в дорожной одежде, Фома решил, что монарх косит под Алена Делона в фильме «Красное солнце». Пижон. Черная шляпа, черный костюм, высокий каблук и, конечно же, пистолеты. Один из них – наверное, любимый – был спортивным «марголиным».

Монарх легко взлетел в седло. Четверо гвардейцев последовали его примеру. Тронулись шагом. Кляча понуро кивала головой, опустив морду ниже колен и даже не пытаясь тянуться к придорожным лопухам. В ее возрасте ей уже ничего не хотелось. Беарнский жеребец д’Артаньяна в сравнении с ней показался бы призовым скакуном. За животным, мешая ему уснуть, шел с хворостиной специальный холуй. На гладких скальных выходах, засыпанных на полях плодородной землей и оставленных как есть на дороге, кляча ставила ноги раскорячкой – похоже, ее не догадались подковать.

«Ночь» не была помехой при движении по огромному оазису. Правильные четырехугольники полей сменялись фруктовыми садами, отдельно стоящими домишками, пастбищами для скота, виноградниками, гигантскими огородами, плантациями чая, риса, табака и таких культур, о которых Фома ничего не знал. Изредка встречались даже цветники, маленькие, но очень ухоженные. Кое-где, несмотря на сумерки, шла работа. На крохотной площади посреди маленького селения свистели лозы, и секомый верещал поросячьим голосом. При виде королевского кортежа толстый обер-профос скомандовал «смирно» и отдал честь, приложив руку к непокрытой голове. Его подручные, перестав сечь, повторили движение начальника, в то время как толпящиеся вокруг места экзекуции крестьяне и с ними вскочивший с деревянного топчана истязаемый низко поклонились. Монарх ответил милостивым кивком.

Наступил «день», а оазис еще не кончился, правда, его граница изрядно приблизилась. В последнем селении толстый бритоголовый тип, взгромоздившись на большой валун, декламировал что-то нараспев, то и дело вздымая длани к мутному небу. Надо думать, служил заутреню на местный лад. Паства нестройно подпевала. Какая религия могла произрасти на местной почве и в какой степени она поддерживается монархом, Фома так и не выяснил.

К его удивлению, кортеж держал путь не на восток, а на юго-запад. По основательности тюков и количеству носильщиков можно было догадаться, что путь предстоит долгий, не на один день.

Куда? Зачем?

На границе перестроились. Гвардейцы, король и феодал оказались в середине колонны. Вперед вытолкнули проводника – смуглого парня, мешающего русские слова с испанскими. Через час Фома пришел к выводу, что тот худо-бедно знает свое дело. На троечку.

А еще через час он понял, что троечка в этих краях – не проходной балл.

Справа стеной стояла радужно переливающаяся завеса, и не было ей конца-края. Слева к тропе там и сям вплотную подступали заливы и бухты огромного моря зыбучего песка. Морозный вихрь заставил поежиться, и в тот же миг проводник, торящий путь шагах в сорока впереди, вспыхнул факелом, лишь спустя секунду-две отчаянно завопив и заметавшись. Ничего не соображая от боли и ужаса – или, напротив, понимая больше, чем Фома, – он побежал не назад, а вперед и влево. Один из гвардейцев снял с плеча автомат – и напрасно, потому что несчастный проводник внезапно исчез, не достигнув границы зыбучих песков.

Фома не удивился. Черный провал, обычное дело. И горячий вихрь. Очень горячий, такие редки. Сам не влипал, умудрялся уклоняться от самого жара, отделываясь волдырями, но за тринадцать лет дважды видел, как вспыхивают люди. Оба не выжили – один умер через пять минут, второй мучился несколько суток. Застрелить сразу – это, пожалуй, гуманно.

Вперед колонны вытолкнули нового проводника…

– Скалы видишь? Вскарабкаешься наверх – свободен.

Серый скальный массив изогнулся полумесяцем. Сухой песок, сбитый ветрами в волны, подступал к его вогнутой крутой стороне. Скалы походили на береговой обрыв сорокаметровой высоты, вырезанный в речном меандре рекой, исчезнувшей тысячелетия назад. Видно было, что они не отвесны и состоят из отдельных каменных блоков. Для опытного скалолаза вскарабкаться – вопрос пяти минут. Даже без снаряжения. Для молодого здорового мужчины, никогда не увлекавшегося скалолазанием, – задача непростая, но выполнимая. И даже без особого риска.

Это-то и настораживало.

– Я буду карабкаться, а мне станут стрелять в спину? – прошипел Фома, кривя рот. – Здесь так принято развлекаться?

– Я этого не говорил. Не веришь, что тебя отпускают?

– С какой радости я должен верить?

Король пожал плечами:

– А что тебе остается? Ведь королевскому слову, данному при свидетелях, ты не поверишь?

– Вряд ли.

– Так я и думал. А зря. Ну ты иди, иди, не задерживай… Пинками тебя гнать, что ли? Чудак-человек. Ему предлагают свободу, а он еще кочевряжится.

– Не торопи меня, – нахально сказал Фома. – Я занят.

Он и в самом деле был занят – растирал онемевшие запястья. Сине-багровые полосы болели и отчаянно чесались. Наручники были сняты только что – после четырех с гаком суток пути. Монарх лучше всех знал, с кем имеет дело, и не хотел рисковать.

Весь путь Фома проделал верхом. Удивительно, но кляча не сдохла. Утром четвертого дня она даже начала вяло подбрасывать задом, пыталась избавиться от седока, но годы ее были уже не те, и Фома усидел. Не преуспев в открытом бунте, животное расставило ноги и принялось шататься, симулируя адскую усталость, и одумалась, лишь получив молодецкий пинок в брюхо от одного из гвардейцев.