Что бы он ни говорил Уне, Сулиен чувствовал неладное, прежде чем войти в пустой магазин, но вошел прямо, уверенно и стал изучать куртки из водоотталкивающей ткани, вспоминая, как делал это раньше; ему не приходилось прилагать таких усилий, как Уне, чтобы выглядеть обычно. Она вдолбила ему несколько историй о братьях и каникулах, чем заставила его только еще больше разнервничаться, но скоро он уверился, что беспокоиться не о чем, — по крайней мере, мельком взглянув на него, хозяин не помчался за стражей. В магазине не было никого, кроме скучающей молодой женщины, сонно склонившейся над прилавком, которая поначалу не проявила к нему абсолютно никакого интереса.

И в магазине тоже было сонно. Лампы светили тускло, а развешанная по стенам одежда вся как на подбор была земляного и древесного цвета или иногда приглушенных серо-голубых тонов. На Сулиена она произвела смутно гнетущее впечатление, особенно когда он обнаружил, насколько дорогие эти вещи. Он без особого подъема отобрал несколько самых дешевых, а затем, окончательно приуныв, повернулся к полкам, где стояли коричневые и желтые ботинки, увесистые и ко всему безразличные, как корнеплоды. Сулиен стал брать один ботинок за другим и крутить его так и эдак. Купить все необходимое и уложиться в намеченную сумму оказалось труднее, чем он ожидал.

Разбуженная частыми вопросами насчет цен, а теперь стало ясно, что молодой человек собирается накупить много вещей, продавщица устало вздохнула, заученным шагом подошла к Сулиену и мрачно посмотрела на выбранные им ботинки.

— Эти никуда не годятся, — произнесла она, растягивая слова.

Сулиен с некоторым удивлением посмотрел на ботинки.

— На вид ничего, — сказал он. — А для какой это погоды?

— Когда дождя нет. Вообще непонятно, зачем такие делают. Вода через них проходит, как через решето. Вам, наверное, вот какие нужны.

Продавщица легко хлопнула по ботинкам, оказавшимся на пятнадцать сестерциев дороже, чем те, которые выбрал Сулиен. Вид у нее был уверенный, и Сулиен быстро подумал, не подождать ли, пока Уна заработает еще денег, но побоялся, что это займет слишком много времени, и вспомнил, что даже дешевые городские туфли, купленные им в Толосе, выглядели не столь плачевно.

Странно было разговаривать с продавщицей, и он понял, как давно уже не говорил ни с кем кроме Уны и Марка. В Сулиене проснулось недоверие. Он попытался представить себе, что за люди живут в Хользарте, но, сколько ни напрягал воображение, оно отказывалось работать, и ничего зримого он вообразить так и не смог. Внезапно он почувствовал себя подавленным. Нет, не такой жизни мне бы хотелось, подумал он.

Видя, что ей не верят, продавщица восприняла это как личное оскорбление, и Сулиен даже подумал, что она, наверное, врет, когда обнаружилось, что ботинок такого типа, по такой цене, при этом достаточно маленьких, для Уны, нет. Сказать по правде, ему с самого начала показалось, что все в магазине не того размера. Наконец, с видом человека, одержавшего нравственную победу, девица вытащила из задней комнаты нечто. Ботинки были явно хитро задуманы и стоили вдвое дороже, чем мог себе позволить Сулиен.

Кончилось тем, что он потратил двадцать минут, побито кружа по городку в поисках другого магазина, которого, похоже, не существовало. В отчаянии он вернулся, поторговался с продавщицей из-за ботинок для Уны, прикидывая, пока ум за разум не зашел, что он может купить на оставшиеся деньги. Наконец девушка завернула ему покупки в толстую бумагу, и Сулиен снова оказался на главной улице, чувствуя, что его понемногу начинает мутить от вида серого городишки. Снаружи было темнее, чем ему казалось, и Сулиен на мгновение задумался — чем занимается все это время Марк?

По крайней мере, идти было недалеко. Основное неудобство составляли многочисленные свертки, не то чтобы тяжелые, но слишком объемистые, и Сулиену приходилось то и дело останавливаться, чтобы их переложить. Сначала он не увидел Уну на площади и решил, что она, должно быть, вернулась и ждет с Марком у реки. Только шум опрокидывающихся пластмассовых столов и стульев заставил его посмотреть в сторону кабака с желтым фасадом, где он увидел направлявшегося к дверям мужчину, схватившего в охапку женщину, точнее, девушку, которую он силой волок, тянул…

Конечно, Сулиен сразу признал Уну. Но мужчина почти целиком закрывал ее своим телом, так что на мгновение Сулиен увидел то же, что видели немногочисленные прохожие, оказавшиеся на площади: хозяин наказывает раба.

Бросив свертки, Сулиен ринулся к ним. На какой-то момент негодование возобладало над страхом за Уну, поскольку он не сомневался, что легко отобьет ее у незнакомца. Потасовки, иногда случавшиеся на улице, где жил Катавиний, или в парке, всегда быстро заканчивались и никогда не были слишком яростными, Сулиен испытывал к ним только отвращение, но участие в них дало ему основание полагаться на свой высокий рост. Он уже подметил, что противник пониже, постарше, не такой уж коренастый, и Сулиен, даже не особенно задумываясь над этим, рассчитывал напугать его почти без драки. Но кабатчик успел втянуть Уну внутрь, прежде чем Сулиен добежал до них, и, когда он рванул на себя расхлябанную дверь, ему вдруг пришло в голову, что мужчина хочет продать Уну, и если он уже делал это раньше, то у него может быть нож или пистолет.

Внутри, перекрывая томную мелодию, звучал жуткий, душераздирающий, пронзительный визг, почти не похожий на голос Уны, почти нечленораздельный, однако Сулиен все же разобрал, что он хрипло повторяет: «Я тебя убью. Я тебя убью». Уна была распластана на бильярдном столе, и ее лицо тоже исказилось до неузнаваемости: пылающее, с безумными, сухими, уставленными в одну точку глазами и оскаленным ртом, из которого вылетали эти ужасные звуки. Но когда Сулиен рванулся к ней, она глубоко вздохнула, страшные звуки смолкли, перекосившая лицо судорога на мгновение исчезла, и перед Сулиеном мелькнуло лицо сестры.

Оружия он не заметил, но увидел, что хозяин и пурпурная красотка пытаются связать Уне руки, а в помещении есть еще какие-то люди. Его появления явно не ожидали, и на какую-то секунду двое машинистов, встревоженные, приведенные в замешательство, застыли в неуклюжих позах, когда он промчался мимо. Один из них даже сказал: «Ты это чего делаешь?» — когда Сулиен, схватив хозяина за плечи, оторвал его от Уны. Она соскользнула со стола, выдернула связанные запястья из рук пурпурноволосой дамы и, освободившись, на секунду предстала прежней Уной. Сулиен повернул к себе круглую физиономию трактирщика и ударил так, что тот шмякнулся о синюю поверхность стены.

Но затем остальные двое набросились на него сзади, и, пока Сулиен старался вырваться от них, мужчина встал, слегка пошатываясь, и пошел помогать жене, тащившей Уну через всю комнату к блестящей синей двери в задней стене, и Уна снова закричала, безнадежно, яростно, истошно, когда они швыряли ее в проем и запирали дверь. Сулиен слышал, как сестра бьет ногами по двери и бросается в нее всем телом с другой стороны.

Сулиен наносил удары руками и ногами, потому что так было нужно. Но как только дверь закрылась, драка утратила стройность и ясность, превратившись в неприглядное и вызывавшее почти дурноту взаимное избиение. Более грузный из машинистов, тот, на котором Сулиен сосредоточился в первую очередь, двинул кулаком ему в лицо, и Сулиен удивился, что у него хватило времени и сил отразить выпад; движения его стали замедленными и слабыми. Но когда он отбил нацеленный ему в лицо кулак, вопрос, заданный мужчиной: «Ты это че делаешь?» — снова повис в воздухе. Что же он такое делал? Неужели он и вправду надеялся настолько вывести из строя троих мужчин, чтобы они позволили ему пройти через комнату, вытащить ключ из кармана кабатчика, отпереть и открыть дверь и, развязав Уну, снова пройти мимо них? А ведь еще была женщина, спрятавшаяся за стойку, — как подумал Сулиен, в поисках чего-нибудь тяжелого, что попадется под руку, а может быть, пистолета, которого он боялся с самого начала.