Но зато они могли снова видеть все в красках. Уна не знала, какой это будет шок, не понимала, как мир, двумерный в синем или желтом ночном освещении, станет нормальным. Теперь согретые солнцем горы были похожи на груды монет или кусочков янтаря. Она никогда не бывала в таких краях, никогда не видела ничего подобного десяти крупным птицам, серповидным, цвета ржавчины, метавшимся в небе и возле земли над полем скошенной кукурузы.

Они с Сулиеном остановились, задрав головы.

— Не на жизнь, а на смерть, — пробормотал Сулиен. Вид птиц заставил его вспомнить кое-что, и по телу пробежал легкий озноб; конечно, они были прекрасны, но с какой яростью бросались они друг на друга, стараясь отогнать, распугать остальных.

— Приходится, — сказала Уна.

Их изумление даже слегка позабавило Марка, неловко вмешавшегося:

— Да ведь это всего лишь канюки.

Чувствуя, что ей тычут в глаза ее невежеством, Уна развернулась и резко оборвала его:

— В Британии таких нет, по крайней мере в Лондоне. Не каждый, как ты, станет трезвонить повсюду, какой он всезнайка. Я не знала, что птицы бывают такие большие. — Она отвернулась и тихо повторила: — Канюки, — чтобы запомнить название и смягчить внезапную жгучую досаду из-за того, что известно всем на свете, кроме нее.

Марк понял, что он наделал, и одновременно подумал, что Уна до нелепого обидчива. Сулиена это, похоже, особо не тронуло.

А впереди, под отливающими медью горными пиками, краски снова отступили, и Волчий Шаг стал невыразительно одноцветным. Они направились к нему в раздраженном молчании.

Уже на самом подходе к городу, словно взявшись ниоткуда, с дорогой поравнялась линия железной дороги. Короткий состав прогрохотал рядом, подняв бледные клубы лежавшей повсюду серой пыли, и с перестуком укатил в городок. До сих пор они не понимали, как, должно быть, важен путь в Гиспанию. Когда облако пыли налетело на них, что-то в ней показалось Марку знакомым; потом, заметив серые глыбы, утесисто вздымавшиеся между деревьев городка, он понял, что это мрамор и где-то неподалеку должен быть карьер.

При виде состава Уна забеспокоилась, где бы спрятать Марка, но это оказалось довольно просто. Сразу за железнодорожными путями они увидели усыпанную гравием тропинку, спускавшуюся от дороги к воде. Это была все та же река, вдоль которой они следовали на всем пути, на карте она тянулась синей ниточкой, едва заметной под переплетением красных и желтых линий, сворачивая на юг почти там же, где свернули они. Конечно, настоящая Гарумна никогда не была синей, и вот она лежала перед ними, неузнаваемая, в гребешках белой пены, перламутрово-зеленая, очень быстрая и на вид очень холодная.

Спустившись к реке, тропинка бесцельно вела к большой постройке, по всей видимости некогда бывшей амбаром. Возможно, кто-то до сих пор использовал ее как дровяной сарай; беспорядочно сваленные доски и бревна выглядели свежими, но с трудом верилось, что кто-либо часто наведывается сюда, поскольку у самого сарая был почти по-театральному заброшенный вид: квадратная дверь раззявилась на петлях, в черепичной кровле зияла большая дыра, стены внутри оплел плющ.

Поверх дров загадочным образом валялись три или четыре школьные парты. Не заходя в сарай, Уна порылась в рюкзаке и достала свою косметику.

— Отлично, к тому же сзади деревья. Если кто-нибудь и придет, сможете спрятаться.

— Правда? — устало усмехнулся Марк. — А я было решил, что мне надо написать на лбу свое имя, встать здесь и орать «Да здравствует Цезарь».

Возясь с кисточкой для краски, Уна искоса посмотрела на него, поняла, что он хочет в отместку поддеть ее, и продолжала накладывать черный грим на веки. Она вообще не собиралась отвечать ему — какой смысл? — но, не удержавшись, произнесла с притворной кротостью:

— Пожалуйста, воля твоя, но только это было раньше, а теперь нам придется тебя попридержать.

Марк вспомнил, как она швырнула его на землю там, у дороги, и закрыл глаза со смешанным чувством стыда и гнева. Он так и не поблагодарил ее должным образом, но вряд ли сейчас это было возможно. Его неправильно поймут. В самой же глубине души он чувствовал себя сбитым с толку Уной и негодовал на себя, что с такой готовностью отзывается на ее подначки и вступает в полускрытую перепалку. И чем дальше, тем хуже: до сих пор они никогда так открыто не нападали друг на друга. Как это могло случиться из-за каких-то птиц? У пруда в оранжерее Марк уже начинал подумывать, что в конце концов они смогут найти общий язык, что это не безнадежно, и она сказала ему… но, когда он принимался думать об этом, у него в голове воцарялось полное смятение, и ему хотелось, чтобы она как можно скорее оставила его, чтобы в мыслях наступила прежняя ясность.

И вот, охваченный подобными чувствами, Марк вдруг поймал себя на том, что завороженно следит за тем, как Уна накладывает косметику; насколько он помнил, ему ни разу не доводилось видеть пред собой красящуюся женщину. Она была полностью поглощена своим занятием, гримируясь умело, но так быстро и яростно, что Марк испугался за ее нежную кожу. Он следил за тем, как она подмигивает себе в зеркальце: одно безвольно приопущенное веко становилось все темнее, другое оставалось бледным и открытым над сосредоточенно глядящим глазом.

По крайней мере, когда она уйдет, я хотя бы спрошу Сулиена, почему мы делаем все, что она велит. Затем он увидел, что у него явно ничего не получится, так как Сулиен вместе с Уной доставал связки денег из ее рюкзака.

— Так вы оба идете?

— Денег не хватает, — ответил Сулиен. — По крайней мере, на еду. Поэтому Уне придется побыть гадалкой.

Они прихватили несколько яблок и тропический плод — все, что удалось собрать в оранжереях и окрестных фруктовых садах, но хлеба оставалась только черствая горбушка. Марку снова — и более чем когда-либо — стало смертельно стыдно, что он стоит двум рабам таких затрат и такого риска, усугубляя их и без того трудное положение.

— Простите, — сказал он осипшим голосом.

Сулиен пожал плечами. Тратить лишние деньги на Марка было досадно, но так уж теперь обстояли дела, и в этом не было ничего личного, как в надолго зарядившем дожде. Затянувшаяся и явная пристыженность Марка начинала утомлять.

— Хотя мне бы хотелось, чтобы ты остался, — сказала Уна.

— Знаю, — ответил Сулиен.

Уна вздохнула, обмотала вокруг шеи зеленую шаль, и оба стали подниматься по тропинке.

Общество рабов, особенно в первые дни по дороге из Толосы, заставляло Марка чувствовать себя только еще более одиноким, и ему ужасно хотелось снова уверенно встать на собственные ноги, так, чтобы об этом больше не приходилось думать. Покой одиночества, выпавший ему теперь, поначалу показался ему глотком чистой воды; куда лучше, чем тишина, оттого что все молчат. Он оставил глупые мысли о том, что Уна сломала его волю и заставляет действовать по своей указке. Немного погодя он заметил темную ящерку в белых крапинках и следил за ней, пока она снова не скрылась в траве.