– КейДжей тебе что-то продал?

Во время нашей последней встречи я попросил его не иметь дел с Моникой. Я умолял этого парня оставить ее в покое и рассказал, что с каждым днем ее затягивает все глубже и глубже. Он поклялся, что остановится, но обещания наркоторговца похожи на обещания Санта-Клауса – пустые выдумки.

Мой гнев на Монику за то, что она снова ворвалась мою жизнь – в жизнь, которую я пытался изменить, – исчез. Он сменился тревогой, настоящей тревогой. Я беспокоился об этой чертовой занозе.

Я скрестил руки на груди.

– Когда ты ела в последний раз? Отвечай.

Она пожала плечами.

– Не знаю.

Я вздохнул и указал на столовую.

– Садись.

– О, так теперь ты хочешь, чтобы я осталась? Да пошел ты, Лэндон. Я могу открыть телефон и найти там чертову кучу мужчин, которые мечтают, чтобы я осталась, мечтают, чтобы я прикоснулась к ним, захотела их, раздвинула для них ноги…

– Черт возьми, Моника, сядь! – рявкнул я.

Она испытывала мое терпение, и каждый раз, когда она говорила о том, что с ней делали другие мужчины, я все больше выходил из себя – не потому, что я ревновал, а потому, что на самом деле она была им не нужна. Они использовали ее, издевались над ней, а затем отбрасывали в сторону.

Точно так же, как это сделает и Реджи.

Она лукаво ухмыльнулась, сделала реверанс и села за обеденный стол.

Я пошел на кухню, сделал бутерброд с арахисовым маслом и джемом, налил стакан молока и поставил перед ней.

Затем я сел за противоположный конец стола.

– Ешь, – сказал я.

Она закатила глаза и послала меня к черту. Затем она взяла бутерброд и откусила. С каждым новым укусом я чувствовал все большее облегчение.

Мы с Моникой провели много ночей, поедая сэндвичи с арахисовой пастой, пьяные и под кайфом. Я не скучал по тому времени.

Я не скучал по тому холодному чувству отчаяния, по той пустоте.

Даже в те моменты я чувствовал себя одиноким. Может быть, одиночество Моники заставляло меня чувствовать себя еще более потерянным.

– Это было из-за меня? – спросила она.

– Что именно?

– Драка с Реджи. Ты подрался с ним из-за меня?

Это был тяжелый вопрос, а отчаяние в ее глазах говорило само за себя. Она хотела, чтобы мы дрались из-за нее. Она хотела сводить мужчин с ума. Я никогда не встречал женщину, которая так жаждала быть желанной. Это грустное зрелище. Я не ответил ей по двум причинам. Во-первых, честно сказав «нет», я бы ранил ее и без того разбитое сердце, а во-вторых, я знал, что само мое молчание будет исчерпывающим ответом.

На долю секунды в ее глазах сверкнули слезы, после чего она снова вернулась к своему привычно-злобному выражению лица. Время от времени в Монике проскальзывал образ той израненной девушки, которой она являлась. Его можно было разглядеть в ее глазах, но она так тщательно это скрывала, что никто из окружающих ни о чем не догадывался.

– Ты это сделал? – спросила она.

– Сделал что?

– Показал ей свои шрамы.

– Мы говорим о другом.

Она хихикнула, качая головой.

– Это потому, что она никогда тебя не примет. Она никогда не примет твои шрамы. Она никогда не полюбит тебя таким, какой ты есть на самом деле, Лэндон. Она никогда не полюбит…

– Прекрати, – прошептал я, ударив рукой по столу.

Она сделала то же самое.

– Нет. Нет, нет, нет!

– Моника!

– Лэндон!

– Тебе нужно…

– Почему она?! – закричала она, в отчаянии вскинув руки.

– Что?

– Почему… – ее голос дрогнул, – она?

Слезы текли из ее глаз, ее тело тряслось, и я знал, что на этот раз дело не в наркотиках. Ее эмоции взяли верх, переполнив ее до такой степени, что у них не было иного выхода, кроме слез.

– Почему не я? Почему ты не мог влюбиться в меня?

– Моника, прекрати. Ты знаешь, почему мы никогда не сможем стать парой. Наши отношения токсичны.

– Да, как в «Ромео и Джульетте». Разве ты не видишь? Я хочу быть твоей Джульеттой. Я должна быть твоей Джульеттой, а не она. Она не заслуживает тебя.

Ложь.

Это я не заслуживал Шей. Я не заслуживал ее, и все же я не мог перестать ее желать.

Я не ответил Монике, потому что она была в истерике. Наш разговор не имел смысла. Я просто хотел, чтобы она доела свой сэндвич и отправилась домой. Я устал от американских горок, в которые Моника втягивала меня последние несколько лет. Это вызывало у меня тошноту.

– Вот как, да? Ты просто собираешься молчать? – прошипела она. – Будешь просто меня игнорировать? Ну и черт с тобой, Харрисон!

Она схватила тарелку и швырнула через всю комнату, разбив ее о стену.

Вот она, злая Моника. Сенсация.

– Хорошо, – пробормотал я, вставая со стула. – Тебе пора идти.

Я подошел, чтобы помочь ей встать, но она оттолкнула мою руку.

– Мне не нужна твоя помощь, – шипела она, вставая и едва удерживаясь на ногах. – Мне не нужна ничья помощь.

Она направилась к входной двери, и я последовал за ней, сохраняя небольшую дистанцию.

Оказавшись на крыльце, она повернулась ко мне.

– Просто для ясности, Лэндон, – это не я тебя отравила. Я не была твоим ядом. Ты родился больным, как и твой полоумный дядя, и любой, кто к тебе приближается, заражается твоей болезнью. Так что, иди к черту за то, что осуждаешь меня, потому что именно ты сделал меня такой! – воскликнула она.

Я не сказал ни слова. Она зашла слишком далеко.

Она толкнула меня в грудь.

– В конце концов ты сломаешься. Ты покажешь свое истинное лицо. Ты будешь в ярости, и я надеюсь, что твоя дурацкая Джульетта все это увидит – увидит тебя в твоих худших проявлениях, увидит тебя таким, какой ты сделал меня, придурок. Ваше время почти истекло. Тик-так, козел.

Она снова толкнула меня, и я ей позволил. Ей было больно, она была зла и потеряна – я все это понимал. Если бы меня заставили быть ее боксерской грушей, я бы принял каждый ее удар.

– Дай мне отпор, – требовала она, продолжая бить меня, толкать меня, умолять меня. Она просила меня сдаться, просила упасть вместе с ней во тьму, разделить с ней ее демонов, но я больше не мог этого делать. Я не мог танцевать наш старый танец, не мог быть тем, кем она хотела меня видеть. Я менялся, потому что Шей верила в то, что я могу стать лучше. Она верила в меня.

И я тоже начал в себя верить.

– Дерись, Лэндон!