– Помнишь?

Рейчел не отвечала.

– А я помню. – Ханна посмотрела на диск. – Еще как помню… Такие воспоминания… Ух… – На книжной полке стоял плеер, работавший, как видно, на батарейках, и она подскочила к нему. – Я знаю, что именно нам надо сейчас послушать.

Похоже, она наконец расслабилась после того, как рассказала Папо свою тайну. Сразу повеселела. Рейчел могла видеть ее отражение на оконном стекле. По ту сторону окна чернели стволы сосен и дальние скалы. Они могли появиться в любую секунду. Сколько их будет? Двое, от силы трое. Посылать больше нет необходимости. Серьезного сопротивления не ожидается, а кроме того, здесь Рейчел… Она сглотнула. Все это было ошибкой с самого начала. Воздух после дождя словно очистился, и в темноте четко вырисовывались линии причального моста. То, что было дальше, тонуло в мерцающем тумане.

Интересно, где сейчас Эрик? Нашел ли он своего друга? Теперь, когда шторм стих, он, конечно, не замедлит явиться к любимой жене.

If I shoud stay, I would only be in your way…[29]

Голос Уитни Хьюстон оставался кристально чистым – несмотря на китайские динамики, плохие батарейки, пыль и сухость. Ничто не могло заглушить его страсть, и каждый звук болезненно отдавался в груди Рейчел. Она тряхнула головой, пытаясь навести порядок в мыслях.

Bittersweet memories, that is all I’m taking with me…[30] – пела Уитни Хьюстон.

Папо уже знала, что ей делать.

Возможно, именно на этот раз все было не так запутано. Ситуация складывалась как никогда однозначная. И чем четче проступали за окном контуры скал, тем яснее становилась разведчице суть происходящего. Аким не сдержит слова, он ни за что не освободит Тару. Ханна – вот единственный козырь на руках у Рейчел, и если она его упустит, ни у нее, ни у ее сестры не останется никакой надежды.

Рейчел оглянулась на Ханну, которая все еще сидела над включенным плеером с закрытыми глазами, и приняла решение, прекрасно понимая, чем все это может кончиться для Тары и для нее самой. Но выбора ей не представлялось, а времени оставалось слишком мало.

Папо подошла к полке и решительным движением выключила музыку. Ханна подняла на нее удивленные глаза. Рейчел присела рядом с ней на корточки.

– У меня тоже есть тайна.

Немндефьёрден

«Изабелла» была, вне всякого сомнения, самой медленной лодкой в шхерах. Или кораблем – Эрик точно не знал, в чем разница. Вероятно, это было нечто вроде сухогруза. На палубе стояло несколько зеленых баков с дизельным топливом, огромный черно-желтый насос, какие-то ящики и пустые поддоны вперемешку с грудами цепей, кабелей и чехлов. А посреди всего этого высился косорукий подъемный кран. И без того тесная, рубка тоже была завалена разнообразным барахлом, но здесь к запаху топлива примешивался тонкий аромат горячего кофе. На рулевой панели, закрепленные в пластиковых держателях, дымились две чашки.

Лысый толстяк Сванте Форселль был за капитана. «Зови меня просто Сван», – подмигнул он Эрику. Похоже, за час знакомства тот умудрился войти в круг его ближайших друзей.

Судно неторопливо трусило по заливу Немндефьёрден. По-прежнему моросил дождь, но ветер почти стих. Тоненькие скрипучие «дворники» так и ходили по лобовому стеклу, а в коммутаторе то и дело что-то трещало. Эрик сидел на раскладном стуле и не отрываясь смотрел на мигающий маяк у самого черного горизонта. Если это и в самом деле мыс Ставнес, до Гиллёги еще трястись не один час.

С каких это пор он стал таким невезучим? Сейчас, когда буря наконец стихла, Сёдерквист мог бы найти куда лучшую лодку. И что теперь делать? Опять звонить? Может, отдаться на волю обстоятельств и успокоиться?

– Гиллёга – мышеловка, куда не ступит нога здравомыслящего человека. Разве что Эрика Юнсона или Свена Бартеля, – нараспев проговорил капитан.

Его пассажир встряхнулся:

– Ты о чем?

Форселль ударил ладонью по инструментальной панели.

– Это Стен Селандер[31] написал в тысяча девятьсот пятидесятом году. Вот кто по-настоящему любил эти шхеры!

– Поэт?

Сванте кивнул:

– Поэт. Исследователь. Биолог.

– А Эрик Юнсон и… тот, второй…

– Свен Бартель. Оба писатели и знатоки шхер. Авторы книги о Гиллёге.

– И они называли ее мышеловкой?

– Ты сам все поймешь, когда увидишь. Рифы повсюду…

Эрик взглянул на спидометр – семь узлов и педаль опущена до предела. Капитан ударил в ладоши и возвысил голос:

– Листьев осенних пылает факел – холодно пламя небытия. И…

Он скосил глаза на Сёдерквиста, как будто ждал, что тот продолжит. Но Эрик молчал, и тогда Сван продолжил сам:

– …и в самом начале – иней чертил свои белые сны на белом кристалле… – Он сделал хороший глоток кофе. – Неплохо, а? Это стихотворение Стена Селандера. Называется «Замок из воздуха», насколько я помню.

Эрик кивнул:

– Неплохо.

Несмотря на жару, он мерз в тесной рубке. Вероятно, причиной тому была усталость. Сёдерквист повторял про себя строки стихотворения. Ледяное пламя небытия… Иней… Сны на белом кристалле… Как это похоже на то, что видят инфицированные NcoLV… Он сунул руки в карман куртки и кивнул на спидометр:

– Нельзя ли прибавить?

Сванте скептически поджал губы.

– Я выжимаю из старушки все, что можно. Но не волнуйся, мы успеем в срок. – Он коротко оглянулся на Эрика: – Кто-то попался в ловушку, если я правильно понимаю?

С этими словами Форселль дернул рычаг – заходили «дворники». Огонек на мысе Ставнес оставался все таким же безнадежно далеким.

Гиллёга, Швеция

Ханна полулежала на диване, положив голову на подлокотник. Жесткая обивка пахла сигаретами. В этом доме Йенс был повсюду – в книгах на полке, названия которых она успела выучить наизусть, в деревенской мебели, в старинных стенных часах, в столе из сосновой древесины и стульях в стиле Карла Мальмстена[32]. Во всем этом уюте…

После разговора с Папо Ханна не разрыдалась и не впала в истерику. Она почти не чувствовала страха и сама себе удивлялась. Или причиной всему был шок? А может, вино, не дававшее воспринять то, о чем говорила Рейчел, с должной серьезностью? Все казалось слишком нереальным, разведчица как будто пересказывала роман или фильм. В уютной, натопленной гостиной, где на журнальном столике дымились большие чашки с чаем, где пела Уитни Хьюстон и трещали в камине дрова, не было места кошмарной реальности.