девушка мысленно потянулась к мужчине, но по родовому радио передавали белый шум вековой ностальгии.

— Ты знал их всех? — она робко коснулась сжатой в кулак кисти Гиностеммы кончиками пальцев.

— Нет, конечно, нет. — Рассеянно ответил Карел, продолжая как бы самому себе: — Значение многих событий и встреч осознаешь спустя время. Я бывал здесь проездом. Пил кофе, смотрел по сторонам. Позднее, истории о завсегдатаях «Централя» мне поведали наряду с другими местными легендами. Моя личная Вена не так стара. В восьмидесятые тут было довольно оживленно.

— Какая она, твоя Вена? — Полина хотела вернуть к себе мужское внимание, вытащить Карела из воспоминаний. Прошлое мужчины вызывало у нее странное раздражающее чувство, отдаленно похожее на ревность. Словно считав настроение спутницы, Гиностемма ласково погладил ее ладонь в ответ и наконец отвернулся от окна. Серые глаза сверкнули озорным блеском.

— Моя Вена не носит вечерних платьев и заложила бриллианты в ломбард, — прочитав в девичьих глаза недоумение, мужчина пояснил, — меньше пафоса и условностей. Едем, покажу!

Такси высадило их у самого странного здания, которое Полине доводилось видеть — разноцветное, без углов и четких линий, с деревьями, растущими прямо из стен, и окнами, соревнующимися друг с другом в оригинальности форм.

— Дом Хундертвассера*(Фриденсрайх Хундертвассер, австрийский архитектор)! Я была на лекции про влияние Гауди*(Антонио Гауди, испанский архитектор) на его творчество. Спасибо! — от восторга Полина привстала на цыпочки и чмокнула мужчину в щеку.

— Фридрих был чудаковатым, как многие талантливые люди. Хочешь, заглянем внутрь?

— Спрашиваешь! Но я где-то читала, что туда не водят экскурсии, только если договориться с кем-то из жильцов.

— Считай, что тебе повезло, — Карел снял с пояса связку ключей и открыл дверь парадной. — За помощь с воплощением проекта мне перепала студия на последнем этаже.

На мозаичный пол холла падали пятна разноцветного света из множества окон совершенно неправильной формы. Это было царство ломаных линий, обтекаемых углов, криво выложенной плитки и уходящих вверх спиралей винтовых лестниц с изогнутыми покатыми ступенями. Тут и там прямо из пола или стенного проема росли кустарники, карликовые деревца или лианы, оплетающие перила и колонны. Приоткрыв от избытка эмоций рот, все еще не до конца веря своему счастью, студентка факультета дизайна гладила контуры рисунков на шершавой штукатурке, наклоняя шею, следила за изгибом лестничного марша, с позволения Карела фотографировала непохожие одна на другую двери.

— Внутри не так живописно, — предупредил мужчина, поворачивая ключ в замке квартиры, расположенной на отшибе от прочих, завершающей похожую на раковину улитки деревянную лестницу. — Разве что ванная комната истинный кошмар перфекциониста, поклонники функционализма решили бы, что плиточник был либо пьян, либо крайне не профессионален.

Просторное светлое помещение действительно оказалось студией с небольшой кухонной нишей, отгороженной книжным стеллажом широкой кроватью и стеклянной стеной, выходящей на зеленый сад, где сквозь плетистые побеги растений проглядывал белый мрамор статуй.

— Личная терраса?! — споро скинув обувь, Полина подскочила к раздвижным дверям и припала носом к стеклу, стараясь разглядеть подробности. Мужчина неторопливо снял и повесил пиджак на спинку ротангового кресла.

— Здесь у многих квартир есть выход на крышу и небольшие секретные сады.

— Ты тут живешь? — девушка огляделась. Жилище было подозрительно чистым, многочисленные растения в кадках политы, подушки на заправленной постели аккуратно взбиты и явно заправлены в свежие наволочки.

Карел отрицательно покачал головой, отпирая выход на террасу:

— Раз в две недели в квартире прибираются. На всякий случай, вроде сегодняшнего. — и уже выйдя на улицу, бросил через плечо, — сможешь угадать скульптора?

Сквозь ветви каприфоли и побеги плетистых роз проглядывала фигура обнаженной женщины, откровенно выгибающаяся навстречу мужчине, целующему ее грудь.

Полина склонила голову набок, точно на экзамене старательно перебирая в голове стили известных мастеров, вглядываясь в линии и детали и все более попадая под влияние откровенного эротизма сцены.

— Неужели, Роден? — не удержавшись, отодвинула в сторону ветвь, закрывающую лицо статуи.

— Он самый, одна из неизвестных общественности и забракованных мастером работ. Буквально спас ее от карающего молота. — Карел стоял рядом, наблюдая за реакцией. Близость ли мужчины или каменные влюбленные были тому виной, но повиликовая трансляция вспыхнула импульсивными воспоминаниями минувшей ночи.

— Каково это — жить так долго? — не повернув головы, спросила Полина, старательно изображая максимальную увлеченность творением Родена, а по правде, просто боясь смотреть Карелу в глаза. Он и так читал ее, как раскрытую книгу, мысленно вторя весьма откровенными образами. Казалось, сам воздух между ними искрил невысказанным, неосуществленным, отложенным до поры.

— Порой одиноко, но не лишено своей прелести. У нас есть в запасе пара часов. Что бы ты еще хотела увидеть в Вене? — глубокий голос звучал вкрадчиво и до мурашек интимно.

— «Поцелуй» Климта *(самая известная картина Густава Климта «Поцелуй» постоянно экспонируется в венском художественном музее во дворце Бельведер).

— Думаешь, он хорошо целовался? — на полтона ниже, невыносимо близко, мучительно томно.

— Уверена — хуже, чем ты, — бесконтрольно сорвавшееся раньше, чем разум возобладал над желаниями.

* * *

Провоцирую ее, соприкасаясь рукавами, представляя вчерашней бесстыдницей в мыльной пене, вдыхая аромат волос.

— Думаешь, он хорошо целовался? — спрашиваю, желая смутить больше, чем откровенное непотребство Родена, проглядывающее сквозь листву.

— Уверена — хуже, чем ты, — слетает с алых губ и разносит мою защиту взрывом сверхновой.

Разворачиваю Клематис к себе, обхватываю руками растерянное, испуганное от собственной смелости лицо и целую этот дерзкий, приоткрытый рот так глубоко и страстно, как давно не целовал и не хотел никого. Она отвечает взаимностью тут же, будто только и ждала моего шага, обвивает руками, включается в танго языков, прижимается, стараясь слиться в единое. Мы оба теряем контроль, уступаем жажде исходящих желанием тел. Не разрывая поцелуя, веду ее внутрь, по пути освобождая от одежды, замирая на миг над обнаженным клематисом, вспыхивающим огнем страсти на касание моих рук.

Трепетное отзывчивое тело реагирует на каждую ласку и тянется за добавкой. Я уже не раз видел ее обнаженной, но вновь опускаюсь ниц, благодаря Первородную и саму природу за хрупкую нежную красоту этого невинного цветка. В радужных бликах, падающих сквозь мозаичное окно, она, нагая, сродни волшебству из древних преданий. Отмеченная пророчеством, еще не сознающая своей власти надо мной и миром, трогательно томится меж девственным смущением и сладострастной требовательностью. Мои руки скользят от щиколоток до бедер, а губы вторят их пути, пробуждая каждый сантиметр шелковистой кожи, вымогают стоны удовольствия и ответные ласки.

Лишенная защиты одежды, в шаге от широкой постели, Клематис робеет отдаться мне, даже в мыслях боясь предположить дальнейшее. Едва поравнявшись с треугольником паха, улыбаюсь, поднимаясь с колен. Самое сладкое мы оставим