Рука мужчины накрыла и сжала сквозь джинсы девичий пах. Скулящий стон сорвался с искусанных губ Полины, и Рейнар тут же трактовал его как одобрение:

— Видишь? Горячая, сладкая, сводишь меня с ума…. — Гарнье припал к ее шее, болезненно прикусил кожу, провел языком от подбородка до виска.

Полин зажмурилась от отвращения, пытаясь отвернуться, но пальцы Рея лишь сильнее впились в щеки.

— Пусти меня! — взмолилась отчаянно, пытаясь спихнуть мужчину, но силы были не равны. Ее сопротивление только сильнее раззадорило, рванув за ворот шелковую блузу, он ухмыльнулся, увидев в пройме вьющийся стебель клематиса, скрывающийся под тонким кружевным бельем.

— Я желал тебя с первой встречи, бредил тобой еще толком и не узнав. А сегодня ты станешь моей! — оторванные пуговицы утонули в ворсе ковра. Продолжая стискивать одной рукой рот Полины, другой мужчина оттянул черное кружево, освобождая грудь, припадая к ней долгим кусающим поцелуем.

Девушка пыталась кричать, отбиваться, но все без толку.

«Он же садовник! Почему не действуют духи и вода?!» — вспыхнуло в паникующем мозгу, когда вниз скользнула молния джинсов.

Капсулы с волшебным снегом остались на кухонном столе в доме родителей, но в кармане пиджака лежал баллончик с росой из Халлербоса. Извернувшись, Полина ухитрилась вытащить аэрозоль, изо всех сил оттолкнула Рейнара и распылила ему в лицо все содержимое.

Мужчина опешил. Секундного замешательства хватило, чтобы девушка подскочила, кидая в него подушки, пустой флакон из-под росы, бутылку с недопитым вином и несколько светодиодных свечей.

— Помогите! — заорала во все горло, перелезая через перила беседки.

— Полина, постой! — почувствовала, как Рейнар схватил ее за край пиджака, увернулась, освобождаясь из рукавов, оставляя одежду в руках преследователя и ловя стойкое чувство дежавю. Так же выбегала она из спальни Гиностеммы, кажется, вечность назад. Только тогда ей не было и в половину так страшно, как сейчас. Жуткие черные глаза Рейнара, его действия, не человеческие и даже не звериные, одержимые страстью, не принимающие «нет», отрицающие ее чувства — это был кошмар наяву.

Лист плюща оцарапал щеку, иголка хвои впилась в босую ступню — жуткий сон, воспоминания первой Повилики воплощался, разжигая первобытный ужас жертвы. Ветви цеплялись за одежду, кряжистые вековые корни усложняли бег. Знакомый парк в темноте стал враждебным, пугающим, чужим. Она не чувствовала ног, ссадины жгло и мучительно кололо в боку, но, спотыкаясь и падая, она вновь поднималась, чтобы бежать вперед, не разбирая дороги, чувствуя за спиной шум погони.

— Полли!

— Отстань! — крикнула через плечо, убеждаясь, что Рейнар пустился за ней следом.

— Погоди! — мужчина был явно в хорошей физической форме.

— Спасите! — заорала во весь голос, сбивая дыхание, надрываясь до раздирающего кашля, споткнулась в темноте и рухнула коленями в землю.

Все было точь-в-точь, как пятьсот лет назад, только теперь не первородная Повилика искала спасения от барона Замена, а Полина Эрлих, отмеченная клематисом, пыталась спастись от человека, еще минувшим днем считавшегося господином ее сердца.

— Защити меня, — взмолилась Первородной, царапая ногтями дерн, шепча ту же молитву или заклинание, что давным-давно до нее другая невинная душа.

— Полина! — раздалось так близко, что воздух прогрелся жаром чужого тела.

— Нет! — выкрикнула, оборачиваясь, скалясь как загнанный в ловушку дикий зверь, вырывая из сердца ростки любви к смазливому искусствоведу, швыряя в него комья влажной апрельской земли и поражаясь, как они прямо на глазах твердеют, ощериваясь мгновенно сохнущей травой, в полете теряющей молодую сочность и зелень.

Гарнье едва успел прикрыться, останавливая импровизированные снаряды, недоуменно стряхнул с одежды грязь, шагнул, протягивая к ней руку и внезапно замер, удивленно глядя под ноги.

Побеги темно-зеленого растения стелились по земле, норовя опутать, забраться под штанины, пытаясь остановить.

— Это ты делаешь?! — Рейнар уставился на отползающую прочь девушку. Лицо его вновь стало обычным, маска одержимости спала, вернув глазам небесную лазурь. — Полина, что происходит?

— Ты такой же, как твой дядя! Монстр, как те, кто пытал нас, сжигал на кострах, не считал за людей! — она выплевывала слова, с наслаждением видя, что каждое попадает в цель, болью отпечатываясь на красивом лице.

Осознав, что мужчина больше не пытается ее преследовать, остановленный то ли внезапно разросшимся плющом, то ли муками совести, Полина вскочила и припустила прочь, то и дело спотыкаясь и падая, натыкаясь на деревья и кустарники, придя в себя только на освещенной аллее и запрыгнув в первое попавшееся такси.

Истерика накрыла ее уже на подъезде к дому. Сил едва хватило дойти до дверей библиотеки и рухнуть в объятия Гиностеммы.

* * *

В янтарно-карих глазах стоят слезы. Она кусает губу и смотрит на меня, не решаясь даже дышать. Доверяя выбор и свою жизнь тому, кто не то, чтобы хорошо умеет распоряжаться вечностью. Сажусь, все еще держа в объятиях, гоню возбуждение, так некстати тянущее в паху, оправляю блузку, сползшую на плечо, обнажившую бесстыдно алеющий клематис, медленно вынимаю из растрёпанных волос веточки, листья, хвою и все это время не отвожу взгляд, не выпуская Повилику ни из поля зрения, ни из мыслей. Дерзкая, своевольная девчонка сейчас растерянна и тиха. Облизывает губы, а затем тянется ко мне, зажмурившись, точно боится смотреть. Я для нее возможность забыться, сбежать из пугающей темноты парка, стереть память о грубости одних рук нежностью других. Обрываю порыв, отстраняясь, и Клематис жалобно скулит от обиды. Надувается по-детски демонстративно, но бросает на меня полные любопытства взгляды — ждет, что скажу и сделаю в ответ на увиденное.

— Это приворот, — резко встаю прямо с ней, заставляя обхватить ногами за пояс и обвить руками шею. Покорно прижимается всем телом, лишь чуть удивленно выгибает бровь. Чем я заслужил такое доверие? Мысли мои откровенны, но пока удерживаются на грани приличий. Молодое тело в объятиях заманчиво, цветочный аромат кожи пьянит, а недавние поцелуи требуют большего, но похоть и вожделение пока уступили место внимательной заботе. Надеюсь, юная мисс простит мне непроизвольные думы о притягательной мягкости ее губ и упругости ягодиц под моими ладонями.

Гостевая спальня с ванной буквально в трех шагах. Но даются они нелегко — идти приходится вслепую, отдав все внимание пронзительным карим глазам, удерживая ее навесу и на грани истерики.

Бережно сгружаю ценную ношу на широкий борт старинной ванны и включаю воду. Мягкий свет над зеркалом сохраняет интимность полумрака. Стоящие на подоконнике свечи благоразумно игнорирую, избегая лишних ассоциаций с недавними событиями. Приходится отвлечься от Клематиса на несколько секунд, выбирая пену и соль. Когда оборачиваюсь, она уже уронила голову на грудь, спряталась за длинными