— Тихо! Осторожнее со словами, — другой парень тронул его за рукав. — Никогда не знаешь, кто тебя слушает, а есть такие, кто считает Муссолини спасителем нашей страны. Они правда верят, что он создаст новую Римскую империю и мы все заживем по-королевски.

Эти слова вызвали у других ребят недоверчивые смешки, но парень был прав. Действительно, никогда не знаешь, кто тебя слушает. Я обнаружила, что думаю о Франце. Может, Генри не ошибается, и он действительно доносит в Германию о событиях в Венеции.

Я постаралась выкинуть из головы тревожные мысли и по максимуму извлечь пользу из своих последних занятий. По радио передавали, что война похожа на боксерский Поединок, когда двое выходят на ринг и оценивают друг друга, прежде чем нанести удар, так что время до того, как Гитлер или его противники предпримут что-то серьезное, еще оставалось, и можно успеть сесть на идущий через Францию поезд, который отвезет меня домой. Судя по тому, что я слышала в церкви, Британия пока не готова к активным действиям, потому что у нас недостаточно вооружения и войск, чтобы противостоять мощи Гитлера.

За обедом Гастон заговорил о возвращении на родину.

— Думаю, мой долг — вступить во французскую армию, — сказал он. В голосе звучала бравада, но я видела отчаяние в его глазах. — Не то чтобы у нас было много шансов против Германии, но я просто молюсь, чтобы не повторилась последняя война и все мы не погибли в окопах.

Мы сидели в молчании, обдумывая его слова. Потом Имельда сказала:

— А я, наверно, останусь. Родители говорят, что собираются на всякий случай переехать в горы, в Страну Басков. Что мне там делать? И куда я еще могу податься? Италия хотя бы пока не собирается никому объявлять войну.

— И я так думаю, — согласился Генри. За это время его итальянский явно улучшился, и он уже не упускал нить разговора. — Америка в этой войне не участвует, поэтому я думаю остаться и доучиться год.

— Значит, молись, чтобы тебе удалось добраться домой, когда немецкие подлодки начнут патрулировать Атлантику, — сухо произнесла Имельда.

Генри пожал плечами:

— Тогда я поеду в Швейцарию и пересижу там, пока все не окончится. Швейцарию же никто не тронет? Или Австралию? Австралия тоже хорошо. — Он посмотрел на меня и переключился на английский язык: — А ты хочешь вернуться в Англию, когда есть риск, что Германия на нее нападет?

— Я не хочу уезжать, — ответила я, — но чувствую, что это мой долг. Мама начнет ужасно волноваться, если я буду далеко. Она сразу была против моего отъезда, но с ней согласилась пожить моя тетя. Наверно, пора выяснить, ходят ли еще поезда через Францию. И есть ли паромы через Ла-Манш.

— Плохо, у нас как раз все только-только устоялось, и занятия такие интересные, — сказал Генри. — У меня такое ощущение, что за эти недели я узнал больше, чем за все время учебы в Америке.

— У меня тоже, — согласилась я. — Мне очень не хочется уезжать.

Мы закончили обед и вернулись в академию. Первым человеком, которого мы там встретили, оказался профессор Корсетти.

— А вот те самые люди, которых я хотел видеть, — воскликнул он. — У меня для вас наказ от моей жены. Она хочет устроить званый ужин в честь вашего возвращения с каникул, невзирая на тяжелую ситуацию. Вас устроит воскресенье? И еще, жена собирается подать моллюсков, вы их едите?

— Как хорошо! Мне нравятся все здешние морепродукты, — сказала я.

Остальные покивали.

— Ваша супруга хорошо готовит, — проговорил Гастон. — Я уверен, что у нее любое блюдо выйдет вкусным.

— Льстец, — пробормотала Имельда, когда мы попрощались с профессором.

Гастон улыбнулся.

— А как еще мне получить у него высокий балл? Вряд ли из меня выйдет Пикассо или Миро.

— Согласна, — поддержала я. — Я вот тоже не склонна к искажению реальности.

— Да-да, я заметил, — подхватил Гастон. — Твои рисунки обнаженной натуры очень точны в деталях.

— Помалкивай лучше, — я, смеясь, шлепнула его своим блокнотом.

И в тот же миг я вдруг остро осознала, что у меня годами не было возможности так себя вести. Быть свободной, поддразнивать, смеяться и — как я начала понимать — любить. Вскоре придется вернуться в мрачную реальность, где меня ждут война, опасность, отчаяние и, возможно, даже вторжение врага.

— Мои последние деньки, — шепнула я сама себе, когда мы поднимались по лестнице в аудиторию.

Воскресенье, 10 сентября 1939 года

Сегодня вечером мы ходили ужинать к профессору Корсетти. Я согласилась встретиться с Генри на причале трагетти, чтобы в этот раз он не заблудился.

— Когда уезжаешь? — спросил он.

Я вздохнула.

— Не знаю. Получила сегодня письмо от мамы, она требует, чтобы я немедленно вернулась. Наверно, нужно уехать до конца месяца, но я все твержу себе, что заплатила квартирной хозяйке за сентябрь и что война, может быть, останется в границах Восточной Европы. Не думаю, что Британия уже готова к каким-то серьезным действиям.

Дальше мы шли в дружеском молчании. Я думала, что Генри — хороший парень. Конечно, для меня он слишком молод, но приятно бывает пообщаться с мужчинами. Лео я не видела, хотя он уже должен был вернуться со своей виллы. Что ж, по крайней, мере возвращение в Англию положит конец моим несбыточным мечтам.

На этот раз в квартире профессора собралась большая компания. Гастон не пришел, зато явились Имельда и Франц и еще две девушки, которых я раньше не знала. Их представили как Лукрецию и Марию, новых студенток с Сицилии. Они казались до боли застенчивыми и держались вместе, односложно отвечая на обращенные к ним вопросы.

Графиня тепло меня приветствовала.

— До чего я соскучилась, — сказала она.

Я заметила Витторио с бокалом в руке, он стоял в другом конце комнаты и смотрел на нее. Вот уж кто точно без меня не скучал! Он ревновал, хоть это и глупо. Был еще один профессор со своей женой, он, как мы узнали, преподает историю искусств. Нам рекомендовали записаться на его курс. Новый профессор кивнул:

— Чтобы свободно творить в настоящем, необходимо знать прошлое.

Налили и подали Просекко. На этот раз мне не слишком понравился его вкус, в нем ощущались резкие металлические нотки. Наверно, это вино было более дешевым. Во рту остался неприятный привкус, и я обрадовалась, когда мы приступили к салату из помидоров. За ним последовало ризотто алле сепье — блюдо пугающе глянцевито-черного цвета. Нам сообщили, что туда добавляют чернила каракатицы и оно типично для местной кухни. Я неуверенно попробовала его, оно оказалось вкусным — таким солоноватым, свежим, — но мне, к собственному ужасу, вдруг стало ясно, что меня вот-вот вырвет. С прижатой к губам салфеткой я выскочила из-за стола, бросилась в туалет и извергла из себя все, что до сих пор съела.