– Мадам Фурнье. – Я наклонилась. – Я ваша кровная родственница.

Доброе лицо женщины выглядело озадаченным, и я почувствовала укол вины за то, что делала.

– Вкусный суп, – с надеждой похвалила Мариэль.

– Да, – согласилась я. – Суп отменный! Можно вас спросить?

Женщина моргнула, но ничего не сказала.

– Это важно. Постарайтесь вспомнить, хорошо?

– Быстрее, – прошипел Микки, который стоял настороже.

Я протянула руку, чтобы заставить его замолчать, и он возмущенно скрестил руки. Тогда я снова повернулась к Мариэль и присела рядом.

Она посмотрела на мое лицо и прикоснулась к нему.

– Я видела тебя раньше.

Я покачала головой.

– Нет, вряд ли.

Мариэль Фурнье тоже покачала головой.

– Видела. Ты и есть та девушка с картины на чердаке. Она была покрыта старой тканью, и мне сказали не смотреть, но я подсмотрела. Она сгорела по краям. Это была ты. – Она задумалась на мгновение. – Но это ведь невозможно, правда?

Я вспомнила, как Мишель Бюссон взял с собой картину – первую версию Джульетты, которую горничная пыталась сжечь. Это была не самая последняя работа, а та, которую забрала мать.

– Oui, – возразила я. – C’est possible, Marielle.[52] Расскажите мне, что ваша мама говорила о детстве. Она была счастлива?

– О нет, – прошептала Мариэль. – У мамы было ужасное детство. Дед Мишель был настоящим ублюдком. – Женщина жестом пригласила меня подойти ближе. – Суп был замечательным. Мама любила суп.

– Дед Мишель плохо обходился с вашей бабушкой?

Мариэль смотрела вдаль, как будто пытаясь восстановить картинку в голове.

– Думаю, что да. – Она посмотрела на меня. – Но я уже ни в чем не уверена.

Я улыбнулась.

– Отдыхайте, Мариэль.

Сердце снова дрогнуло при мысли о несчастной Дельфине. Она была восхитительным ребенком. Заклинание, наложенное матерью Джульетты, разрушило жизни многих людей.

Я коснулась ее плеча и почувствовала тепло, исходящее от своей правой руки. Тогда я подняла руку и изучила ее, но она оказалась холодной на ощупь. Покачав головой, я все равно осторожно, вначале притронувшись одними пальцами, положила ладонь на плечо Мариэль. Женщина подняла глаза. Ее взгляд стал более пристальным.

– Кто ты? – осознанно спросила женщина.

– Это вопрос на миллион долларов, – засмеялась я.

– Ангел?

Я улыбнулась. Ангел, похоже, был самым далеким от истины ответом.

– Да. – Моя рука стала горячей, как будто я положила ее на открытое пламя. Чем дольше я держала, тем яснее становился взгляд старухи. Когда я не смогла больше выносить жжение, я убрала руку. – До свидания, Мариэль.

Выйдя из комнаты, я увидела, как она оглядывается, гадая, куда делась квартира.

– Нам пора, – позвал Микки. – Я уже думал, у нас произойдет семейное воссоединение.

– Ой, заткнись. – Я спрятала пробирку, когда мы выходили через парадную дверь. Мы шли медленно, как люди, которые не крали пузырек с кровью у старухи.

Как только мы вышли на улицу, Микки ускорил шаг.

– Мы как преступники!

– И тебе, я вижу, это нравится. Мне кажется, уже можно притормозить. За нами никто не идет.

Он притормозил.

– Что там произошло?

– Я не знаю.

– Не будь такой слащавой, Хелен.

– Кажется, моя опухоль мозга способна подчинять волю других… О, и лечить.

– В самом деле? – Микки прикоснулся ко лбу. – С тех пор как мы приземлились, у меня разболелась голова. Можешь вылечить?

Я посмотрела на друга.

– Сейчас выясним, права ли ты. – Микки приметил кафе.

Он взял меня за руку, как ребенка, попавшего в беду, и повел к входу.

– Закажи мне кофе со сливками и эту восхитительную выпечку. – Он указал на миндальный круассан.

С хмурым видом я постучала по стеклу и заказала два кофе с молоком. Пока женщина готовила, Микки шепнул у меня за спиной:

– А теперь скажи ей, что у тебя нет денег, но ты надеешься, что она нас угостит бесплатно.

– Pardon, mademoiselle. Je n’ai pas d’argent… mais… je voudrais un café au lait et croissant, s’il vous plaît[53].

Женщина посмотрела с таким облегчением, как будто давно ждала неплатежеспособного покупателя.

– Mais oui![54] – воскликнула она, протягивая выпечку, почти настаивая на том, чтобы я взяла.

– Мне уже это нравится! – вздохнул Микки.

– Что ж, у тебя всего две недели до моей смерти, так что наслаждайся. – Я протянула ему пакет с круассаном. – Что ты там говорил о МРТ?

– Только не нужно свои штучки на мне испытывать! – Пригрозив пальцем, он начал копаться в сумке. – Как думаешь, нам следует охладить пробирку?

– Нет, Микки, – ответила я. – Кровь нужна для проклятия, а не для переливания.

Я засунула завернутую в пузырчатую пленку пробирку в сумку.

– Микки, – обратилась я, – мы можем что-нибудь сделать? Я имею в виду… раз уж мы здесь.

Подойдя к стоянке такси возле поезда, я спросила водителя, местный ли он. Он сообщил, что всю жизнь прожил в Шаллане. Тогда я спросила, знает ли он, как добраться до Ла Гарнаша. Он кивнул, и вскоре мы покинули Шаллан, чтобы отправиться за город.

За сто лет окраины города заметно изменились, но по мере того как мы забирались все дальше в деревню, белокаменные дома, которые стояли там поколениями, начали напоминать то, что открывалось взгляду Джульетты. Дороги стали другими, как будто их прокладывали прямо по фермерским участкам. Я спросила водителя, знал ли он поместье Фонтеклоз, и тот кивнул.

– Я из Ла Гарнаша, – ответил он.

– Может, предложишь бесплатную поездку? – прошептал Микки.

Проигнорировав друга, я сосредоточилась на водителе.

– А вы, случаем, не знаете семью Бюссонов?

– Oui, – ответил водитель без всякого интереса. – Неприятные люди. В этой семье царит безумие.

Я подозревала, что он говорил больше, чем обычно, и бедняга понятия не имел, зачем это делал.