Наконец, ясность нашего голоса отражает то, до какой степени мы понимаем самих себя. Наличие истинного голоса требует исходить из своих фундаментальных ценностей, а не реагировать на незрелые поступки другого человека. Мы должны держать собственную незрелость в узде, что, по общему признанию, трудно сделать, когда нас обуревают эмоции. Принимая решение успокоиться и отпустить или попытаться провести еще один раунд трудного разговора, мы должны обратиться к своей мудрости и интуиции.

Обладание истинным голосом предполагает, что мы не только мудро говорим, но и внимательно слушаем. Внимательно и участливо слушая другого человека, мы подтверждаем и укрепляем связь между нами.

Мы уже видели, как трудно достичь полного эмоционального присутствия, не обороняясь и не отвлекаясь, когда вы сталкиваетесь с гневом, критикой, страданиями или просто нытьем близкого человека. Мы должны определить границы своей способности слушать и отказываться участвовать в пагубных или разрушительных разговорах. Но многим из нас нелегко даже просто быть рядом с другим человеком, не говоря уж о полном присутствии.

Например, моя нью-йоркская приятельница Одри – талантливый музыкант и кулинар и к тому же прекрасный рассказчик. Ее, единственного ребенка любящих родителей, хвалили, если не восхваляли, за словесный дар, за раннее развитие, за то, как она умела развлечь и произвести впечатление на друзей своих родителей и других взрослых. Эту модель поведения она в неизменном виде вынесла и во взрослую жизнь, особенно в компаниях. Когда другой человек рассказывал какую-нибудь историю, она часто пользовалась первой же паузой в монологе, чтобы сказать: «Это напоминает мне об одном случае, который произошел со мной». Затем она начинала еще более драматичный и длинный рассказ о невероятной поездке в Париж или о том, как она чуть не умерла, ловя такси в Чикаго.

Одри вызывала восхищение друзей за то, что была таким интересным человеком, из-за чего ей было труднее видеть отсутствие взаимности в своих связях. Она производила впечатление на людей, но общение с ней не повышало чувство собственного достоинства членов ее компании. Одри не имела ни малейшего представления о том, что дар слушания может быть даже более ценен, чем дар блестящего оратора.

Поворотный момент случился во время одной из ее небольших элегантных вечеринок. Гостя по имени Стэнли, с которым я не была знакома, спросили о недавней диагностике у его дочери рака яичников. Он только начал рассказ, как вдруг Одри произнесла: «Я прекрасно знаю, что ты имеешь в виду», – и перевела разговор на собственный опыт серьезной медицинской проблемы еще во время ее учебы в колледже. Она говорила минуту или две, и тут Стэнли вдруг зарыдал. Он сразу же взял себя в руки и простыми словами извинился перед хозяйкой. «Прости, Одри, – сказал он тихо. – Я не хотел тебя прерывать. Я просто не могу в данный момент слушать, потому что слишком расстроен из-за дочери».

Конечно, у Стэнли не было никаких причин извиняться, и Одри знала это. Ей было стыдно за свою нечуткость. Это болезненное событие вывело ее на новый уровень понимания и способности к самонаблюдению. Одри сказала мне, что слезы Стэнли заставили ее ощутить себя Гудвином из «Волшебника Изумрудного города», когда Тотошка, оттянув в сторону ширму, вскрыл крупную фальсификацию. Фактически Стэнли вскрыл тот факт, что Одри – всего лишь такой же обычный человек со своими недостатками и неуверенностью в себе, как и все мы.

Одри решила потренироваться слушать. Она была дисциплинированной во всех своих делах: кулинарии, игре на флейте и виолончели. Теперь она решила с такой же дисциплинированностью начать слушать. На своем следующем званом ужине она попробовала только слушать и задавать вопросы. Когда ее спросили о ней самой, она сделала над собой усилие и ответила просто, без привычных для себя витиеватостей и превосходных степеней. Практика – секрет успеха, независимо от того, стремимся ли мы занять больше или меньше пространства.

Очевидно, что Одри не изменила своих рефлекторных привычек одним гигантским усилием воли. Но она продолжала тренироваться. Со временем это смещение акцента на слушание позволило ей не только лучше узнать других людей, но и дать им узнать себя. Она стала больше принимать себя такой, какая она есть, и обрела более объективное и точное представление о самой себе. Одри обнаружила, что быть «обычной» – не ужасный недостаток, а человеческий опыт, помогающий обрести гармонию. Теперь она говорила более продуманно и внимательно. Это изменение, которое изначально требовало от Одри «последовательных усилий», в конечном итоге помогло ей расслабиться и чаще быть самой собой. Конечно, то, как мы слушаем близких людей, гораздо важнее, чем то, как мы слушаем в группе или на общественном мероприятии.

Как подчеркнул Рам Дасс[15], человек – это то, кто он есть, а не что он делает. Некоторым из нас очень трудно быть кем-то, и иногда научиться молчать необходимо даже больше, чем говорить.

Но эмпатическое слушание – это активное слушание. Во-первых, нам, возможно, потребуется попросить собеседника рассказать какую-нибудь историю и поделиться опытом. Когда люди страдают, они часто страдают дважды: во-первых, потому, что пережили что-то тяжелое, а во-вторых, потому что члены семьи или близкие друзья либо не хотят об этом слушать, либо не демонстрируют желания услышать все до конца. Я постоянно вижу любящих друг друга людей, которые застряли в ужасно одиноком состоянии. Родитель, например, не хочет быть «навязчивым», задавая сыну или дочери вопрос о чем-то болезненном и деликатном, а сын или дочь не хочет «обременять» родителя болезненными и нежелательными фактами. Ничто не наносит большего урона, чем политика «не спрашивай, не рассказывай» в отношении эмоционально острых тем в семейной жизни.

Никто не хочет быть навязчивым или настойчивым, но лучше ошибиться в сторону истины, предложив пообщаться. У Кары, женщины, с которой я работала на своих сеансах, была 25-летняя дочь Шон, которая все держала в секрете. Шон изнасиловали в колледже, и родители предложили ей эмоциональную поддержку, но никогда не спрашивали о подробностях, связанных с изнасилованием, и его последствиях. Я призвала Кару возобновить диалог с дочерью на эту тему, выразить ей свое желание знать, что произошло, и печаль от того, что она дистанцировалась от подробностей в период нанесения этой травмы. Когда она так поступила, Шон резко ответила: «Я не хочу говорить об этом». На следующий день Кара позвонила ей и сказала: «Шон, я полностью понимаю твое нежелание говорить о случившемся. Я не хочу тебя заставлять или быть навязчивой. Но я хочу, чтобы ты знала, что если ты когда-нибудь захочешь поговорить об этом, я готова выслушать тебя».