сказала мне не входить в Миртовую комнату? Боится ли она, что я открою какое-нибудь преступление, или страшится, что я провалюсь сквозь пол? Что хотела она сделать в той комнате, когда собиралась туда войти? Какую тайну знает она об этом доме, которой никогда не знала я, не знал мой отец, не знал никто другой?

– Розамонда! – воскликнул мистер Фрэнкленд, внезапно меняясь в лице и вскакивая с кресла. – Мне кажется, я догадался, кто такая миссис Джазеф!

– Боже правый, Ленни! Что ты хочешь сказать?

– Что-то в твоих словах натолкнуло меня на эту мысль. Помнишь, твой отец рассказывал о некоторых неприятных воспоминаниях, связанный с этим домом? И помнишь, он упомянул таинственное исчезновение служанки в утро смерти твоей матери?

Розамонда побледнела.

– Как же мы раньше об этом не подумали?

– Ты сказала мне, – продолжал Леонард, – что эта служанка оставила после себя странное письмо, в котором сознавалась, что твоя мать поручила ей рассказать твоему отцу одну тайну. И она боялась ее раскрыть, и боялась, что ее будут о ней расспрашивать. Кажется, именно эти две причины заставили ее убежать?

– Именно так.

– И твой отец никогда больше не слышал о ней?

– Никогда!

– Это смелое предположение, Розамонда, но, когда миссис Джазеф впервые зашла в твою комнату, мне показалось, что она знала, кто ты такая.

– А что же с тайной, которую она побоялась раскрыть моему отцу?

– Должно быть, эта тайна каким-то образом связана с Миртовой комнатой.

Розамонда ничего не ответила. Она вскочила со своего кресла и стала в волнении прохаживаться по комнате. Услышав шелест ее платья, Леонард подозвал ее к себе и взял за руку.

– Я жалею, что не дождался завтрашнего утра, прежде чем рассказать тебе о своей идее насчет миссис Джазеф, – сказал он. – Ты разволновалась и теперь не сможешь уснуть.

– Нет, ничего подобного! Ох, Ленни, все стало только интереснее. Как думаешь…

– Дорогая, на сегодня я заканчиваю с размышлениями. И тебе тоже нужно остановиться. Мы уже достаточно поговорили о миссис Джазеф. Давай переменим тему – я готов говорить о чем хочешь.

– Не так-то просто переменить тему, – довольно сердито заметила Розамонда.

– В таком случае переменим место. Я знаю, что ты считаешь меня самым упрямым человеком на свете, но упрямство мое имеет основание, и ты сама признаешь это, когда утром проснешься отдохнувшей. Забудем же на время о беспокойстве. Проводи меня в какую-нибудь другую комнату в этом доме, и я попробую угадать, на что она похожа, ощупав мебель.

Напоминание о слепоте заставило Розамонду немедленно подойти к мужу.

– Ты всегда знаешь, как лучше, – сказала она, обнимая его и целуя. – Минуту назад я была в дурном расположении духа, но теперь все прошло. Давай пройдем в другую комнату. – Розамонда сделала паузу. И тут глаза ее загорелись, щеки зарумянились, она улыбнулась пришедшей в голову мысли. – Ленни, я отведу тебя в комнату, где ты прикоснешься к очень примечательному предмету мебели. Посмотрим, сможешь ли ты сразу сказать мне, на что она похожа. Но прояви терпение и обещай ничего не трогать, пока не почувствуешь, что я направляю твою руку.

Она повлекла его за собой в коридор, открыла дверь комнаты, в которой спал их ребенок, сделав няне знак молчать и, подведя мужа к кроватке, тихо опустила его руку на щеку ребенка.

Она заметила, как удивление и радость появились на обычно спокойном лице Леонарда, и сама засияла от счастья.

– Вот! Ну, угадывай, что это за мебель? Стул или стол? Или это драгоценнейшая вещь в целом доме, в целом Корнуолле, в целой Англии, в целом мире? Поцелуй его и скажи, что это – бюст младенца работы скульптора или живой херувим работы твоей жены? – Смеясь, она повернулась к няне: – Ханна, ты смотришь так серьезно, что я уверена, что ты голодна. Ты уже ужинала?

Женщина улыбнулась и ответила, что ждала кого-нибудь из слуг, кто мог бы присмотреть за ребенком.

– Иди прямо сейчас, – сказала Розамонда, – а я останусь здесь. Поужинай и приходи назад через полчаса.

Когда няня вышла, Розамонда поставила кресло для Леонарда рядом с кроваткой, а сама села на низкий табурет у его коленей. Настроение ее снова изменилось. Лицо стало задумчивым, а взгляд нежным, когда она смотрела то на мужа, то на кроватку, в которой спал сын. После нескольких минут молчания она взяла руку мужа и прижалась к ней щекой.

– Ленни, – сказала она грустным голосом, – как думаешь, способен ли кто-нибудь из нас ощутить совершенное счастье в этом мире?

– Что заставляет тебя спрашивать об этом, моя милая?

– Мне кажется, что я могла бы ощутить совершенное счастье, и все же…

– И что же?

– И все же мне кажется, что это никогда не случится. Сейчас я была бы совершенно счастлива, если бы не одно маленькое обстоятельство. Полагаю, ты не догадываешься, о чем я?

– Нет, мне хотелось бы, чтоб ты объяснила.

– Видишь, милый, с тех пор как родился наш сын, у меня на душе неспокойно. Особенно когда мы сидим втроем. И я не могу прогнать это чувство.

– Розамонда, я чувствую на руке своей влагу, а значит, ты плачешь.

Она сейчас же прижалась щекой к щеке мужа.

– Дорогой мой, – сказала она, нежно обнимая его, – милый, ведь ты никогда не видел нашего ребенка.

– Напротив, Розамонда, я вижу его твоими глазами.

– О, Ленни, я рассказываю тебе все, что могу, я делаю все, что в моих силах, чтобы осветить ужасную тьму, которая закрывает от тебя его прекрасное маленькое лицо. Но разве я смогу рассказать, как он смотрит? Смогу ли я описать тебе тысячи милых попыток, когда он впервые попытается заговорить? Бог был очень милостив к нам, но насколько же тяжелее сейчас, когда я для тебя больше, чем жена, сейчас, когда я мать твоего ребенка!

– И все же это горе не должно давить на тебя, ведь ты облегчила его для меня.

– Правда? Правда-правда? Ради этого стоит жить, Ленни! Мне приятно слышать, когда ты говоришь, что видишь моими глазами. Они всегда будут служить тебе – о, всегда! всегда! – и так верно, будто они твои собственные. На самую незначительную мелочь, на которую я смотрю с интересом, ты тоже будешь смотреть. С другим мужем у меня могли бы быть свои маленькие безобидные секреты, но с тобой, дорогой, иметь хоть одну тайную мысль – это все равно, что использовать твою слепоту в самых низких, самых жестоких целях. Я так люблю тебя, Ленни! Сейчас гораздо больше, чем когда мы только поженились… Никогда не