– Миральда? – невольно выдохнул Гил. И тут же поспешно добавил, – мама?..

– Да, это я, – просто сказала нелюдь.

Она стояла рядом с сооруженной пирамидой и, щурясь от розовых лучей закатного солнца, разглядывала комбинации компонентов. Наконец ее взгляд добрался до самого верха, задержался на медальоне, и от Гилларда не ускользнуло, как по ее худощавому телу пробежала дрожь.

– Что же ты наделал, Гил? – без тени упрека спросила она, – почему ты сделал именно то, что сделал?..

Здоровяк продолжал держать Гилларда за плечи, но слегка ослабил хватку. Маг вздохнул свободнее и, морщась от тупой боли во всем теле, сел.

– Я не совсем понимаю, отчего ты говоришь об этом, – сказал он, – то, что произошло, должно освободить Дэйлорон. Разве не в этом было мое предназначение? И тебе ли не знать об этом?

Ночница сжала пальцами виски, покачала головой.

– Я не знаю, в чем именно было твое предназначение. Но то, что произошло… Как бы не обернулось чем-то более страшным.

И, усмехнувшись, добавила:

– Я снова опоздала, Гил. Впрочем, не в первый раз.

* * *

…Тонкий солнечный лучик, с трудом пробравшись в щель между шторами, медленно перемещался по ковру. Это говорило о том, что там, за черными стенами, солнце поднимается все выше и выше, выкатывается на глубокую синеву небосвода, щедро раздавая тепло всему живому.

Магистр Закрытого города, лежа в кровати, наблюдал за ползущей по ковру полосой света. Он давно проснулся, но не спешил покинуть ложе; рассеяно оглядывая свои покои, он думал о том, что может принести ему новый день. Привычка есть привычка, и, хоть и знал старый маг, что ничего принципиально нового уже не будет и быть не может, каждое утро, просыпаясь, он позволял себе немного помечтать о переменах.

Этой ночью он видел во сне свою мать, отправившуюся на небеса более шестисот лет тому назад. Вообще-то, Магистр спал по ночам крайне редко; перестав быть человеком, он перестал нуждаться во сне – тем более, что такое времяпрепровождение не приносило ничего, кроме кошмаров. Но иногда, очень редко, он все-таки ложился в постель, закрывал глаза и проваливался в мир страшных видений, навеваемых Отражениями. Золий знал, что ничего иного ему ждать не приходится, но сам факт того, что он ложился вздремнуть, напоминал ему о далекой человеческой жизни, не прожитой до конца и так глупо возложенной на алтарь чужих желаний. И, каждый раз просыпаясь в своих мрачных покоях, Магистр Закрытого города чувствовал себя немножко человеком.

Он лежал и вспоминал то, что снилось. Как ни странно, кошмары отпустили, и Золий вдруг увидел себя маленьким мальчиком, отправляющим в далекое плаванье ладьи из щепок. Была поздняя весна, в чистом небе ошалело носились стрижи, черкая синеву, и небо отражалось в бурных водах реки Эйкарнас. Отпустив очередное суденышко, Золий обернулся и увидел ее. Зная, что женщины по имени Тома уже очень давно нет в живых, он ничуть не испугался, потому как видеть мать все-таки лучше, чем образы, несомые рекой Отражений.

Она подошла и, вытерев руки о подол старой юбки, села рядом на теплый песок.

– Почему ты делаешь это, Золий?

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чем спрашивает мать. Золий пожал плечами, совсем по-взрослому; да оно так и было, ведь детство закончилось шесть с хвостиком столетий назад.

– Я не делаю ничего такого, матушка. В чем ты можешь меня упрекнуть? В том, что обманом меня поставили на место, которое вовсе не мне предназначалось? Или в том, что не пытаюсь препятствовать людям делать то, что им заблагорассудится? Но я не нянька и не надзиратель. Я всего лишь наблюдаю за ходом событий…

Тома нахмурилась и взъерошила его шевелюру.

– Не лги мне, Золий. Уж я-то знаю, что тебе просто хочется сбежать. Уйти. Вернуться ко мне. Ты вроде и не виноват ни в чем, но все-таки дергаешь за нужные тебе ниточки. Отчего ты хочешь, чтобы все погибли?

– Но это когда-нибудь все равно произошло бы, мама, – он бросил взгляд на свою лодочку, которая, подпрыгивая на волнах, весело неслась в синие дали, – даже если бы не было меня… Был бы Послений Магистр, чей приход предсказали едва ли не у начала времен. Не я заставлял Императора захватывать Дэйлорон…

– Но ты подбросил ему нечто такое, что натолкнуло его на эту мысль, – хмуро заметила мать. В ее глазах стыла глубокая печаль.

– Но он мог просто отпустить принцессу, – резонно заметил Золий, – люди порочны, матушка, и не моя вина…

– Да, не твоя, – эхом откликнулась она, – и все же… Неужели нет иного выхода?

Ее теплая рука ласково легла на плечо, и горло сжалось от подступивших слез.

– Подумай об этом, Золюшка. Подумай.

И исчезла.

Осталась темная спальня, алый свет углей в закопченной пасти камина и тонкий солнечный лучик, скользящий по ковру.

Золий снова закрыл глаза, а вслух сказал:

– А что тут думать? И порицать меня не за что. Я ведь не делаю ровным счетом ничего, и решения принимаю не я… Я всего лишь хочу уйти отсюда.

Он поднялся с постели, раздернул шторы – оказывается, время близилось к полудню. Воспаленный глаз солнца медленно тащился по сизому небу, продираясь сквозь сеть Отражений; внизу город Алларен походил на белую муху, опутанную черной глянцевой паутиной.

– Когда-нибудь это все равно должно было случиться, – решительно повторил Магистр. И отвернулся от окна, чтобы не видеть затопленного отражениями мира.

… Где-то час он возился с бумагами. Затем вызвал одного из разделяющих бремя и провел с ним весьма остроумную беседу о формах отражений. Разделяющий был стар, еще старше Золия – и, вне всяких сомнений, не являлся человеком. Его черные дэйлорские глаза полнились болью и страданием, лицо, выбеленное столетиями, напоминало гипсовую маску, одну из тех, что кладут в склепы правителям. Звали разделяющего Варной, он достался Магистру, как говорится, «в наследство», и был так крепко привязан к Силе Отражений, что даже не старился. Напоследок Золий обнадежил дэйлор:

– Осталось недолго, брат мой. Скоро уже… все закончится, я думаю.

В черных глазах что-то блеснуло, и Варна торопливо убрался восвояси. А Магистр вновь остался один, наедине со своими мыслями и кошмарами.

Уделив еще немного времени разбору архивов, Золий выбрался на балкон, поглядел на замершее в зените светило.

«Любопытно, а останется ли оно… после?» – успел подумать он.

И почувствовал…

Мир содрогнулся. Как дерево под топором дровосека. И начал крениться куда-то вбок, да так, что Золий невольно вскрикнул и ухватился за перила…

Потом все вновь стало на свои места, но это была лишь видимость. Для тех, кто не чувствует и не желает узрить истину.

– Вот оно, – прошептал магистр небесам, набрякшим чернотой, – вот оно…