Выстроив полки, опричник решил долг свой воеводский исполненным полностью и отъехал к братьям и друзьям своим — в общую пятитысячную массу боярской конницы.

Над полем снова повисла напряженная тишина. Шведы ждали атаки гарцующей русской конницы, напоминающей летящую в небе огромную птичью стаю: постоянно живую, перемещающуюся, колеблющуюся, не имеющую ни формы, ни места, но в тоже время остающуюся единым целым — полная противоположность замершим в плотном строю закованным в сверкающее железо с головы до ног дисциплинированным рыцарям, за каждым из которых вытянулось в цепочку его копье — от одного до десятка кнехтов, готовых пойти в атаку за своим господином и защищать его, сражаться рядом с ним и умереть во имя его славы.

Зализа же, видя сотни мушкетонных стволов в первом ряду свенов, приближаться к ним отнюдь не стремился — знакомство с иноземцами из Каушты и их сноровкой в стрельбе из пищалей успело научить его уважению к новому огненному оружию. Правда, он прекрасно знал и основной недостаток этого оружия — почти втрое меньшую, нежели у лука, дальность стрельбы.

— Ну что, бояре? — громко спросил он, вытягивая из колчана лук. — Не посрамим земли русской?!

Опричник вытянул заветную стрелу — с белым гусиным оперением и глиняной свистулькой, примотанной к самому кончику, наложил ее на тетиву, натянул лук и пустил ее вверх, по направлению к вражьему воинству. Издав протяжный свист, темная черточка взмыла к небесам, почти замолкнув, а потом, с громким нарастающим пением рухнула сверху вниз куда-то в ряды вражеской пехоты.

Тотчас защелкали покрытые лаком, яловые и пергаментные луки со всех сторон, и на поле легла тень, словно от набежавшего на солнце облака — пять тысяч воинов, пять тысяч привычных к этому с детства бояр, каждый их которых успевал выпустить две стрелы еще до того, как первая попала с цель торопливо опустошали свои колчаны, путая широкие пехотные стрелы с гранеными бронебойными, не выбирая конкретной цели, а стараясь просто накрыть вражеский строй.

Тысячи стрел лились на шведский строй подобно дождю, вытыкаясь в землю между людьми, бессильно звякая о широкополые шлемы-морионы и кирасы пехоты — но по крайней мере одна из десяти стрел находила незащищенные руки, ноги, ступни, впиваясь в них или рассекая рукава и штанины, и кожу под ними остро отточенными краями. В полной безопасности могли чувствовать себя только рыцари — но они сидели верхом на конях, стеганные попоны которых защищали грудь и бока скакунов, но никак не их крупы и холки.

Ряды шведкой армии наполнились стонами и криками боли, смешанными с испуганным ржанием. Никто пока еще не падал в предсмертных судорогах, но кровь уже струилась по одеждам, стекая на землю, многие воины, ругаясь и богохульствуя, бросали оружие и садились в строю хватаясь за раненые ноги, или отступали за спины своим товарищам, демонстрируя всем торчащие из рук стрелы. И зрелище это мужества никому не добавляло.

— Проклятые русские! — поморщился адмирал. — Они рассчитывают согнать ополченцев с поля, так и не вступив с ними в сражение. Улаф, Констен, немедленно скачите на фланги и передайте приказ нашим доблестным дворянам атаковать этих язычников и растоптать их, чтобы они более не мешались на поле боя.

Пажи сорвались с мест, и вскоре по краям армии затрубили горнисты, давая приказ к атаке.

Два рыцарских отряда сдвинулись со своих мест и, сохраняя плотный строй начали разгоняться все быстрее и быстрее, собираясь врезаться в бесформенную массу русской конницы.

— Назад! — первым натянул повод коня Зализа, отворачивая его вправо, и следом за ним вся масса конницы отхлынула в сторону, освобождая дорогу рыцарям. И вместо всадников те увидели перед собой ровные ряды стрельцов, положивших пищали на воткнутые в землю бердыши.

Нислав стоял в первом ряду, когда вместо затянутых в кольчуги спин, внезапно отхлынувших в сторону, увидел перед собой ровную стену рыцарской конницы, мчащейся с копьями наперевес, казалось, прямо на него.

— Вот, блин, — только и выдохнул он, ощутив, как мгновенно потяжелела и показалась лишней кованная шестигранная пищаль, и как в душе зародился щемящий страх. Страх не перед врагом — а перед тем, что пищаль даст осечку.

Он, может быть, излишне поторопясь, нажал кнопку сбоку приклада — фитиль упал на полку, где тут же ярко полыхнуло, потом в сторону ударила тонкая, как игла, струя пламени. Рыцари же неслись во весь опор — и теперь выстрел мог оказаться уже не ранним, a чересчур запоздалым. Нислав приподнял кончик ствола, метясь в узкую щель шлема мчащегося на него врага, уже не веря, что выстрел все-таки последует. Наконец пищаль грохнула, пнув его на стоящих позади товарищей — и закованный в железо рыцарь вылетел из седла, словно сдутый с руки комар. Конь его тоже споткнулся и кувыркнулся через голову.

Пищали загрохотали со всех сторон, окутывая строй клубами дыма. Нислав, ничего не видя в белой пелене, просто присел на колено, правой рукой наклонив воткнутый в землю бердыш вперед, а левой продолжая удерживать пищаль. Другие стрельцы выхватывали сабли — но он куда уверенней чувствовал себя с секирой в руках.

Из плотной белой пелены показались наконечник копья, лошадиная грудь. Нислав успел стволом пищали отпихнуть острие в сторону от себя, бросил ее, перехватывая бердыш, на который уже напарывался грудью рыцарский конь. Стеганная попона, способная остановить стрелу или удержать скользящий удар, против прямо входящего в нее острия, естественно, не устояла, и острие лезвия погрузилось глубоко в живую плоть. Только теперь из дымки появился высоко возвышающийся железный великан, который еще не знал, что для него битва уже закончилась.

Нислав попытался отступить — но сзади твердо стоял кто-то из стрельцов и бывший милиционер с ужасом увидел, что боевой конь рушится прямо на него.

— А-а-а! — в последний момент Нислав сообразил метнуться вперед, но попал под широкую попону, запутался, упал и на ноги тут же обрушилась огромная тяжесть, еще что-то грохнулось на спину и он остался надежно заваленным, да еще и в полной темноте.

Сверху нажало так, что из легких выдавило весь воздух, отпустило, нажало снова. Похоже, сверху его топтали лошадьми — но через мягкую прослойку. Он со всей силы поддернул к себе левую ногу, освободил ее, уперся в лошадиную тушу и выдернул вторую, тут же ощутив холод — кажется, он вытащил ее из сапога.

— Ладно, не пропадет, — решил он, пытаясь стряхнуть тяжесть со спины и выползти из-под попоны. Хотя и с трудом, но двигаться удавалось. Рука нащупала деревянное древко, и он окончательно успокоился: — Бердыш! Теперь не пропадем…

Тяжесть осталась позади, а ватная попона особого препятствия из себя не представляла. Он выполз на свет, увидел над собой конское брюхо, перетянутой подпругой и без колебаний резанул его лезвием бердыша. Подпруга лопнула, из брюха прямо на голову хлынул поток крови и кишок. Нислав шарахнулся в сторону, оказался между коней, увидел рыцаря: кираса, ноги и руки в железе — не наш. С ходу вогнал подток бердыша ему под латную юбку. Смотрящий куда-то вперед швед так и не успел ничего понять — просто захрипел и откинулся на спину, оставшись в седле.