— Еще как смогла! Ты оскорбил меня. Черт бы тебя побрал, что еще мне оставалось, если не истребить эту глупую привязанность к тебе? Когда я вспоминаю все мои поступки в ту проклятую ночь, я испытываю только унижение!

— Тебе без труда удалось истребить привязанность ко мне. Теперь никто бы не догадался, что ты могла когда-то смотреть на меня без отвращения.

— Нет, это уж слишком! — Она прервала обвинительную речь, потому что в этот самый момент Лукас пошатнулся и сморщился от боли. — Что теперь? — с тревогой спросила она.

— Я тебе уже говорил, нога беспокоит меня сегодня.

— Иногда мне кажется, что ума у тебя не больше, чем у младенца. — Она взяла его под руку, пытаясь помочь. — Думаю, нам лучше вернуться домой, пока ты не упал.

— Боюсь, так далеко без отдыха мне не дойти. Да и домик тот уже совсем близко. Если ты позволишь мне немного передохнуть там, я справлюсь.

— Ладно, — недовольно проворчала она, — тебе лучше опереться на меня.

— Спасибо, Викки. Ты так добра. — Тяжело опираясь на ее плечи, Лукас позволил Виктории отвести его в темный маленький домик егеря.

Стратегия.

Лукас устроился на полу, подтянув к себе одно колено и выпрямив больную ногу. Он весело следил, как Виктория хлопочет, раздувая огонь в очаге. Она строго запретила ему выходить за дровами, велела отдыхать.

— Какое милое местечко, правда? — окликнула Виктория Лукаса, когда сложенные ею в очаге дрова наконец заполыхали, осветив стены домика. — Кажется, кто-то жил здесь совсем недавно. Труба вычищена, пол совсем не пыльный.

— Вполне возможно, до нашего приезда здесь ютился какой-нибудь разоренный арендатор. Мой дядя славился тем, что часто выгонял людей со своей земли.

— Мерзкий человек.

— Не забывай, я происхожу из другой ветви рода, — напомнил он.

Вместо того чтобы улыбнуться, Виктория очень серьезно заметила:

— Безусловно, мы не можем нести ответственность за дела наших предков. Давай я разотру тебе ногу.

Лукас не возражал. В памяти мгновенно вспыхнули образы той ночи, когда Виктория впервые прикоснулась к его разболевшейся ноге.

— Спасибо, — сказал он, — я был бы тебе очень признателен…

Виктория опустилась на его расстеленный на полу плащ. Сосредоточившись на больной ноге Лукаса, она нежно, осторожно стала ее массировать. При первом же легком прикосновении ее пальцев Лукас застонал.

— Я сделала тебе больно?

— Нет. Все просто замечательно. — Лукас закрыл глаза и откинулся, прислонившись к стене. — Ты даже представить себе не можешь, какое это блаженство.

— Наверное, это было просто ужасно.

Лукас открыл глаза и внимательно посмотрел в лицо жены:

— О чем ты?

— Когда тебя ранили.

— Должен признать, что это был не самый светлый день в моей жизни. Будь добра, немного повыше. Да, вот так. — Ее пальцы переместились к самому паху. Лукас надеялся только, что Виктория не сразу заметит, как быстро растет в нем желание.

— Лукас? — И напряженная пауза. Виктория пристально смотрела на него.

— Да? — откликнулся он.

— Ты очень любил ее?

Лукас прикрыл глаза, пытаясь уловить нить размышлений Виктории.

— Кого?

— Леди Атертон, разумеется.

— Ах да. Наверное… Во всяком случае, так мне казалось, иначе зачем бы я стал добиваться ее руки?

— В самом деле, зачем? — не унималась Виктория.

— Однако, оглядываясь назад, я с трудом могу теперь поверить, что был таким глупцом.

— Она все еще любит тебя.

— Она любит воображать себя мученицей, пожертвовавшей своей любовью во имя долга, и это гораздо сильнее, чем чувство, которое она способна испытать к мужчине. Кому я не завидую, так это лорду Атертону. — Про себя Лукас добавил: «И его ледяной постели».

— Прошу прощения, милорд, — сухо отозвалась Виктория, — но это на редкость проницательное замечание, особенно в устах мужчины.

Лукас приоткрыл один глаз:

— По-твоему, проницательность свойственна только женщинам?

— Нет, конечно, но все-таки… Лукас снова прикрыл глаз:

— Некоторые мужчины тоже способны учиться на собственных ошибках и с годами становятся проницательнее.

— Так хорошо?

Лукас резко втянул в себя воздух:

— Викки, не могла бы ты поосторожнее обращаться с моей ногой? Как раз самое больное место. Пожалуйста, чуть-чуть повыше.

— Так? — Ее пальцы скользнули вверх по бедру.

Лукас не решился ответить ей.

Ее прикосновение было столь возбуждающим, что он боялся в любой момент утратить власть над собой.

— Лукас, тебе плохо? — На этот раз в голосе Виктории звучала подлинная тревога.

— После той ночи, что мы провели вместе в гостинице, ты могла бы уже знать, как действуют на меня твои прикосновения.

Ее руки замерли высоко на бедре Лукаса.

— Ты хочешь, чтобы я прекратила? — неуверенно спросила она.

— Никогда. Ни за что на свете. Лучше уж я в блаженстве умру под этой пыткой.

— Лукас, ты… ты хочешь, чтобы я соблазнила тебя?

Лукас резко открыл глаза и бросил взгляд на жену:

— Я отдам за это свою бессмертную душу!

Она заморгала, не ожидая такого признания. Лукас прочел в глазах жены тоску и желание.

— Не думаю, что вам придется платить так дорого, милорд.

Лукас коснулся ее лица, его пальцы осторожно скользнули ниже, нащупывая янтарный кулон.

— Слава Богу, что ты так честна в наших научных экспериментах!

— О, Лукас. — Тихонько вскрикнув, Виктория бросилась в его объятия, прижалась к груди мужа, обхватив его обеими руками. — Лукас, я все время вспоминаю ту ночь. Я была так счастлива с тобой в те короткие часы.

— Только твоя гордость мешает тебе снова стать счастливой. — Он ласково погладил руку Виктории, ощущая приятную тяжесть ее тела на своей груди. — Неужели твоя гордость требует нашего разлада? Мы связаны теперь друг с другом на всю жизнь, Викки. Неужели ты хочешь, чтобы каждая ночь превращалась для нас в ад?

Виктория уткнулась лицом в плечо мужа, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Когда ты так говоришь, я выгляжу довольно глупо, верно? Тетя Клео сказала мне, что я сама постелила себе постель, и теперь мне придется в ней спать. Она сказала, как постелешь, так и будешь спать.

— Я высоко ценю суждение твоей тети, но не хотел бы оказаться в одной постели со святой мученицей. Как ты знаешь, однажды я уже с трудом избежал подобной участи, — напомнил Лукас.