Туземцы не любили подобные необитаемые атоллы, а особенно их спокойную воду, в силу того что она напоминала им утоптанную, твердую, как камень, тропу, на которой лежит порча. Такие острова они считали проклятыми, потому что белые люди когда-то проводили здесь обряды страшного колдовства, отчего дрожала и лопалась земля, поднимался в воздух уродливый водяной столб, ветер и огромная волна вырывали деревья с корнями и уносили прочь, а по небу ползла грязная туча, дождь из которой сжигал растительность. Вскоре островитяне начинали умирать от неизвестной болезни.[48]

По туземным поверьям этот остров считался обиталищем злых духов, которое они старались обходить стороной. Но по большей части их отпугивала не его дурная слава и предрассудки, а то, что тихие воды лагуны с их малым содержанием морской соли облюбовали инопланетные паразиты – чешуйчатые черви. Сами же туземцы, выжившие после Нашествия, предпочитали жить на островах, окруженных моту[49]с широкими проливами.

Ловля морских червей дело непростое, порой смертельно опасное. Однако фунт высушенной и перемолотой чешуи червя на черном рынке стоил очень дорого. Чудодейственный порошок за сутки сращивал у человека поломанную кость, служил мощным антисептиком и быстро затягивал глубокие раны, останавливая кровь. Мясо червя быстро тухло, поэтому его попросту выбрасывали. Обычно туземцы убивали в год не больше дюжины червей, не достигавших длиной и пяти-шести ярдов. Этого вполне хватало, чтобы на вырученные деньги община могла приобрести достаточно оружия и боеприпасов и полгода отбиваться от амфибий на родном острове, превращенном ими в настоящую крепость. Не жадность к деньгам перебарывала страх у туземцев, нет, а желание сохранить свою жизнь, семью и землю.

Молодой белый мужчина, погруженный в размышления, сидел на носу лодки, вдыхая соленый воздух. Он смотрел то на коралловые поля и косяки разноцветных рыбешек, быстрыми тенями пронзавших прозрачную, изумрудно-зеленую воду, то на растительность на берегу, растянувшуюся сплошной стеной на несколько миль, то переводил взгляд на тощих туземцев, дивясь их природной выносливости и умению обращаться с веслом. Солнце палило их покрытые потом и узорами татуировок тела так нещадно, словно его лучи проходили через линзу.

Хотя шестеро гребцов и работали пагайа[50]изо всех сил, делали они это абсолютно тихо, не тревожа неосторожным движением безмятежную морскую гладь. Такой стиль гребли требовал от людей немалых усилий и длительных тренировок, потому их обучали чуть ли не с младенческого возраста.

Дело в том, что весла с длинными рукоятками и широкими лопастями, края которых были остро затороченные, никогда не поднимались из воды. В этом и состоял весь секрет. Гребцы поворачивали весло таким образом, что лопасть становилась горизонтально, а затем, когда оно возвращалось в первоначальное положение, то его острый край буквально разрезал воду.

Движения гребцов были доведены до автоматизма, каждый из них четко синхронизировал их с движениями товарищей, ибо в противном случае был риск достичь противоположного результата: лодка могла затормозить.

– Оскар, ты снова пойдешь под воду один? – обратился по-французски к белому мужчине туземец, державший в руках рулевое весло. – Может, возьмешь-таки себе помощника?

– Нет, я справлюсь, тахуна[51], – ответил Оскар и на секунду зажмурился от блеска позолоченных часов на руке жреца, пустивших «зайчика» ему в глаз. – В эту пору черви забираются на большие глубины, не каждый ныряльщик туда сможет спуститься. Ваша задача как следует подготовиться и вовремя обезглавить эту тварь, а моя – выманить ее из норы и подцепить на крючок. Использовать чужую жизнь вместо наживки не в моих правилах, ты же знаешь.

Туземец ничего не ответил – в знак молчаливого согласия.

Оскар посмотрел на гребца, что сидел ближе к нему, потом перевел взгляд на кормчего, сидевшего у руля, и задумался. Оба туземца были желтоволосыми[52], но еще полны жизненных сил. Они ни в чем не уступали молодым, но их лица…

Назойливые мысли продолжали мучать Оскара.

«Странно, – думал он, – время уничтожает различия, стирая большую часть отличительных черт на лицах стариков, и делает их похожими друг на друга. Они выглядят, как пологие холмы, которые когда-то были вершинами высоких гор. А что будет со мной? Буду ли я так же стремительно стареть и дальше? Мне всего шестнадцать лет, а выгляжу на все тридцать. Неужели Бог никогда не даст мне передышку? Кто я в Его глазах – отброс, мусор, грязь под ногтями? Я сброшен со счетов или это какой-то план задуманного для меня испытания? Но это абсолютно незаслуженное решение! Почему жизнь так смеется надо мной? Как жаль, что скоро мне придется снова исчезнуть, пока и эти люди не начнут что-то подозревать. Когда они начнут замечать за мной странности, то, скорее всего, ополчатся против меня и велят убираться подобру-поздорову, как это делали другие люди. А может быть, все-таки поймут?..»

Местная община, жившая на одном из соседних островов, довольно-таки радушно приняла Оскара к себе два года назад, когда их король узнал, что за белым человеком, попросившим у них приют, крепко держалась слава лучшего ныряльщика архипелага. Проверили – слово с делом не разошлось. Будучи прирожденными мореплавателями, обходившимися без лоций и судовых деклараций, морских карт, туземцы ценили такие качества в людях. И они чувствовали свое духовное родство с ныряльщиками, кто также занимались исключительно морским делом. Да и ловить чешуйчатых червей не каждый ныряльщик отважится в одиночку. Король даже хотел было отдать самую красивую из своих дочерей в жены Оскару, желая связать его кровными узами, но тот вежливо отказался, пояснив тем, что еще не готов к семейной жизни и ему нужно время для подобного решения.