— Жалость должна выбирать между слабым и сильным, — пытается возразить он, раздирая злой мокрый ротик пальцами. — И я выбираю слабого.

Она опрокинула его на пол и поставив колено на грудь легко и радостно пропела фрагмент из дуэта Памины и Папагено: кто нежно о любви мечтает…, ее ликующий светлый голос взывал к красоте и чарам ночной луны, к игре света и тени в вечные мучительные прятки наслаждения игрой. Wir leben durch die Lieb’ allein… как тепло и выразительно звучат восходящие колоратуры во второй строфе! Корова, казалось, была безучастна к божественному пению, зато свинья в темном углу ожила и, содрогаясь, начала тяжко ползти, опираясь на короткие передние ножки и с силой подтаскивая полупарализованный зад.

Мы живем только благодаря любви, — виртуозно поет Памина.

Тут пол под ногами задвигался, и Адам заметил, что корова оказалась схваченной стенками малого бункера и начала перемещаться по конвейеру в сторону забойного отсека. Пение оборвалось.

— Жалей! — баба с печальным смехом поставила ему на горло страшный скользкий от сала и крови сапог.

— Что значит жалость к слабому и несчастному, если ты не можешь пожалеть сильного, полюбить отвратительного, расцеловать гадкого?! — продолжает мучить Адама скотобойка.

Оторвав Адамчика от пола, она страшно притиснула лицо Адама к сетке, так, чтобы он все увидел, все! И не посмел не посмотреть! Бункер с бедной коровой ждал своей очереди, а в забойном отсеке, в темном железном боксе видна голова белой лошади. У нее — старое, изношенное лицо, на котором выделяются исступленные от ужаса огромные голубые бериллы чистой воды. Грива несчастной жертвы насилия встает дыбом и парит над мордой, подобно сухому пламени. Перед животным простирается вулканическая панорама живодерни: фонтаны горячей кровищи, гейзеры сукровицы, ныряние и выныривание розовых ножей в мясо, пар, звуки пилы, звонкое лопанье утроб, чавканье силы, слюнная пена. Бабы с ножами наголо слаженно и легко вступают в финал первого акта «Волшебной флейты». Трепетная голосовая ткань — здесь, в аду скотобойни — воссоздает чарующую атмосферу истинной музыки, ту грациозную сцену с хорами жрецов и рабами, в центре которой вращается алмазная ось виртуозной арии принца Тамино с волшебной флейтой в руках: как полон чар волшебный звук…

У каждой скотобойки в руках по ножу и мусате. Бесконечный взмах ножей сопровождается бесконечными зигзагами лезвий по камню. При этом сырой нож и сырой камень издают согласный душераздирающий игривый звук глокеншпигеля или stahlernes Gelachtr стальной хохот.

Инструментовка лезвий извещает о том, что в низменный мир бренности вторгается более возвышенное царство.

Чья-то незримая карающая рука включает рубильник — громовой удар сотрясает металлический кузов. «Ew’ge Nacht!» О, вечная ночь! Голова лошади исчезает. Днище бокса распахивается, и лошадиное тело рушится вниз. Женщины — как одна — заливаются горючими слезами. Скотобойке, которая включает ток, становится плохо. Осев на пол у электрощита и раскинув ноги, резиновая кукла в фартуке цвета спелых абрикосов тупо смотрит в пространство перед собой. Весь скотобойный цех на пару минут замирает. Самосуд берет паузу — прополоскать горло. Первой подает голос Памина, она уповает на волшебный гений Зарастро. «Это возвещает о Зарастро! Dies kundigt den Surastro an! И в особенности великолепный взлет сопрано: Die Wahrheit! sei sie auch Verbrechen! Правду! Даже если она — преступление. Постепенно цех снова заполняется чирканьем лезвий о горло мусат. Но в нем нет прежней уверенности, наоборот — вся звуковая масса охвачена истерикой жалости. Даже явление верховного жреца не поднимает хор скотобоек до прежнего величия смерти. С огромным трудом удается закончить акт на торжественной сверкающей ноте всеобщего ликования ножей.

Голоса смолкают.

Следующей на очереди в забойном боксе — женщина с коровьим лицом. Она упала на колени, как тогда, на заливном лугу, перед амальгамой спасения. За краем стольного бортика видна только её рогатая голова. Но мольба не спасает.

Весь колоссальный объем цеха окутан кровавой взвесью, липкая морось покрывает лицо Адама струйками светло-чужой крови. Скотобойка продолжает со всей силой вдавливать его в сетку:

— Не думай, что мы жестоки, — шепчет меццо-сопрано, — жестокосердные у нас не задерживаются. Чтобы убивать, нужна жалость, иначе сердце не выдержит. Только жалостливый человек может вывести этот ад. Только тот, кто жалеет и имеет право убить. Иначе нет никакой правоты и правды. Безжалостным, жестоким, иродам, изуверам, душегубам, костоломам, потрошителям, садистам, мучителям, живодерам и живоглотам у нас нет места!

Кольчужные пальцы пытаются захватить рот. Адам мычит, бессильный опрокинуть страшную бабу. Она возбуждена, меццо-сопрано тоже переходит в мычание.

Тем временем скотобоец у рубильника приходит в чувство, баба дотягивается рукой с пола до рукоятки электрорычага. Удар. Кузов гудит и трясется в стальном ознобе. Наконец его чрево распахивается, и туша коровы падает вниз. Первым к ней бросается стропальщик. Острием ножа в задних ногах вырезаются дыры. В отверстия продеваются железные крючья, и корова вздергивается подъемником вверх. Туловище зависает над огромным поддоном с пенной кровью. Бабе у электрощита совсем плохо — ее выташнивает синюшной жижей на фартук янтарной резины. Мышцы животного еще продолжают сокращаться от удара — кажется, что корова жива.

Адам вскрикивает:

— Mein Herz mit neuer Regung fiillt!

Это вскрик принца Тамино: сердце мое наполняется новым волнением!

Нарастающий хохоток глокеншпигеля возвещает о начале второго акта «Волшебной флейты».

Высоко-высоко под самым потолком забойного цеха появляется Flugmaschine — машина для полетов. На ней три дивных волшебных мальчика — три скотобойки карликового роста в платках и фартуках с мусатами и ножами, чарующим сопрано они подхватывают там, в поднебесье промысла, голос Тамино: Die Liebe ist allein! Это только любовь, только любовь! Звезда кротости встает над водоворотом крови.

И снова полная тишина. Господи, сжалься над нами.

Слышно только шорох кровавой капели, порх измороси, шепот пара из резиновых шлангов. Все пространство цеха полно томительных предчувствий прорыва, криков, музыки и стенаний.

Подвешенную корову окружают три скотобойки. Они медлят, ожидая пришествия музыки. Но музыка не начинается. Все замерло в ожидании движения гениальной поющей массы. Наконец, медленно, словно в забытьи или полусне, скорее доверяя рукам, чем глазам, первая баба одним взмахом отточенного ножа отсекает коровью голову. Вторая — тут же схватывает руками рога и направляет голову на разделочный стол. Третья — ударом колена по кнопке включает дисковую пилу. Ад звуков насилия вступает в свои права. Каждый металлический визг, всхлип, взыв окружает таким же металлизированным рефреном. Дисковые пилы своей страстью пародируют хор жрецов и мистический бас Зарастро, вой пилы отрицает мистическую уверенность посвященных в том, что смерть — это единственный ключ к блаженству. Когорта латниц пускает корове кровь. Один алый ручей хлещет из сечения горла, второй — бьет дугой из рассеченного живота.