сходные с теми, что ранее существовали на севере у викингов или у оранг-лаутов в Малаккском проливе. Совершенно очевидно, что универсальные объяснения обречены на неудачу, а романтичные западные представления о пиратстве больше оставляют в тени, чем освещают: пиратству свойственны не только эгалитаризм и протодемократия, но и, в зависимости от региона, жесткая иерархия и суровая дисциплина. А если говорить об образе действий пиратов, то это не только бои между одним-двумя кораблями и судном с сокровищами, но и — опять же в зависимости от региона — крупномасштабные операции сотен судов и тысяч пиратов, разоряющих целые побережья и даже внутренние районы стран, куда они проникают по судоходным речным системам.

Что касается часто упоминаемого оправдания, что «не было выбора», то, как мы видим, морской разбой, санкционированный или нет, не существует в вакууме. Скорее, это явление с его подъемами и спадами тесно связано с преобладающими условиями на суше, особенно в прибрежных зонах, поскольку именно там можно найти людей с необходимыми навыками моряков. При всех вариациях на протяжении столетий и в разных регионах в целом, надо сказать, пиратство присуще маргинализированным слоям населения, а в некоторых регионах — маргинализированным социальным группам, оказавшимся на периферии «приличного», «цивилизованного» общества. Даже сегодня существуют такие приморские сообщества, которые живут в отвратительных условиях и едва сводят концы с концами. Оранг-лауты Юго-Восточной Азии — лишь один из примеров{495}. Результат такого запущенного положения предсказуем: бесправные слои населения рано или поздно начинают искать способ выбраться из нищеты. И пиратство порой становится вполне очевидным выбором.

Конечно, это не значит, что все пираты — невинные жертвы неподвластных им обстоятельств, движимые исключительно социальной несправедливостью. Вполне возможно, что жадность в виде соблазна легких денег тоже присутствует, а порой является (или становится со временем) главным фактором. В случае современных сомалийских пиратов, к примеру, изначальный мотивирующий фактор недовольства из-за крупномасштабного незаконного вылова рыбы в их водах быстро уступил место алчности — надежде быстро разбогатеть после того, как похищение роскошной французской яхты MY Le Ponant в апреле 2008 года принесло выкуп в размере 2 млн долларов (1,53 млн фунтов). Широкое освещение этого инцидента привело к появлению современного морского аналога калифорнийской золотой лихорадки: множество молодых ополченцев, прежде никогда не видевших моря, ринулись к берегам, чтобы поучаствовать в деле и урвать свой кусок. Конечно, вполне вероятно, что многие из них участвовали в нападениях лишь время от времени, в зависимости от того, куда поворачивалось колесо фортуны. Наверное, многие такие случайные пираты могли бы ресоциализироваться, если бы им предоставили такую возможность. Но, как и в ситуации преступности на суше, всегда существует ядро, состоящее из прагматичных профессиональных преступников, настроенных использовать свой шанс на веселую жизнь, — а это наводит на мысль, что, пока существует морская торговля, пиратство по-видимому, останется с нами, невзирая на корабли-роботы.

Если государства действительно хотят избавиться от пиратства, им придется начать с суши: «Поскольку пираты, как и все люди, должны жить на земле, именно на земле их и следует остановить; военно-морских сил недостаточно для борьбы с пиратством»{496}. Укрепление (в случае слабых государств вроде Филиппин или Индонезии) и восстановление (в случае несостоявшихся государств, наподобие Сомали) закона и порядка на суше — первый логический шаг. И хотя сделать это нелегко, в отношении Сомали есть проблеск надежды: здесь отделившаяся провинция Сомалиленд и полуавтономная провинция Пунтленд успешно восстановили определенный уровень законности и порядка, тем самым эффективно обуздав пиратство, исходящее с местных берегов. Однако закона и порядка на суше недостаточно. В отношении маргинализированных рыбацких сообществ необходимо разработать специальные программы, чтобы улучшить жизнь людей и чтобы у них действительно был выбор, — именно поэтому в 1970-е годы Малайзия торжественно объявила программу искоренения бедности, в первую очередь среди жителей, занимающихся мелкотоварным рыболовством{497}. Несмотря на широко обсуждавшиеся изъяны программы, такие как неэффективное использование средств или конкуренция между различными правительственными учреждениями, с малайзийских берегов пиратство исчезло. Правда, по иронии судьбы, хотя малайзийские рыбаки перестали быть виновниками пиратских операций, они по-прежнему остаются жертвами индонезийских пиратов, прибывающих с другой стороны Малаккского пролива: индонезийское правительство до настоящего времени не запустило собственную версию программы.

Отсюда следует, что в решении проблемы пиратства важную роль играют внешние силы, а не только ближайшие соседи. В самом деле, вмешательство внешних игроков в дела конкретного региона может послужить причиной возникновения и сохранения пиратства. Иностранные вторжения в зоны влияния региональных прибрежных государств имели наиболее выраженный характер в эпоху колониализма и империализма. Например, волна морских нападений в водах Юго-Восточной Азии в XVIII веке была во многом спровоцирована постоянными энергичными попытками западных колониальных держав, особенно Голландии, уничтожить всех местных конкурентов — попытками, которые привели к почти полному разрушению многовековых сетей морской торговли. И говоря о малайских пиратах XVIII — XIX веков, не следует забывать о «хищническом поведении европейских держав» в Южно-Китайском море{498}. Даже сегодня то, что в водах Сомали, Филиппин и Индонезии действуют пираты, во многом объясняется вмешательством в региональные дела в виде незаконной рыбной ловли иностранными океанскими траулерами. Антипиратские патрули лишь одна сторона монеты: для того чтобы дать местным рыбакам хорошие шансы заработать на жизнь, не прибегая к контрабанде или пиратству, следует стремиться к искоренению незаконной рыбной ловли.

Борьба с пиратством — проблема не только тактическая и оперативная, но и политическая. Как и в случае с нынешней глобальной войной с терроризмом, успешность антипиратских войн зависит от «коалиции желающих». В прошлом формирование влиятельного альянса против пиратов всегда оказывалось почти неосуществимой миссией — в конце концов, торговля обычно рассматривалась как игра с нулевой суммой, где выигрыш одной страны означал проигрыш другой. Примером тому служат попытки Ганзейского союза создать в конце XIV века альянс, направленный против виталийских братьев, или намерение английского короля Якова I объединиться с Испанией и Голландией в морской тройственный союз против Алжира в 1617–1620 годах. Однако в сегодняшнем глобализованном мире, зависящем от поставок строго вовремя и бесперебойной работы сети морской торговли, рассматривать торговлю как игру с нулевой суммой уже бессмысленно. Возьмем пример сомалийского пиратства, которое из случайных прибрежных нападений, затрагивавших небольшое количество судов, стремительно переросло в организованную преступную деятельность в открытом море — сначала в Аденском заливе, а затем и во всем Аравийском море, превратившись в настоящую угрозу цепочкам европейских морских поставок. Европейский союз, и особенно его главные морские державы — Соединенное Королевство, Франция и Испания, предпринял попытки «секьюритизировать» пиратство, то есть «повысить» его статус от простой морской преступности до глобальной морской угрозы, потенциально находящейся в одном ряду с терроризмом, — эти усилия привели к развертыванию военно-морских эскадр Европейского союза и НАТО,