– Дура-дура, – выдохнул Йонас, глядя на Гугласа. Но выдохнул нежно и грустно. И понять со стороны, о ком он сейчас думал: о Гугласе, о Рексасе или о своей непутевой дочке Юрате, было невозможно.

Гуглас запрыгнул животом на край входа в будку и смешно задергал задними лапками. Забрался внутрь, исчез там и через секунду снова мордочку наружу высунул.

– Давай привыкай! – прошептал Йонас. И тут же зашептал свои мысли, которые щенка не касались. – И зачем ей Италия? Юрате точно так про Англию говорила! Говорила, мечтала, рассказывала! И уехали они туда с Римасом, чтобы больше никогда не вернуться… Яблоко от яблони… Юрате в Англию, Рената в Италию…

Жарко стало Йонасу. Жарко и неуютно в теплом кожухе с поднятым огромным воротником, закрывающим шею и голову до верхних кончиков ушей. Захотелось снять кожух, захотелось немного остыть, прохладу почувствовать.

– Ну что, Гуглас, пойдем назад? – обратил Йонас свой взгляд снова на щенка. – Через пару недель будешь уже в будке ночевать! Подрастешь, запрыгивать внутрь научишься, лаять, хозяина приветствовать! А пока пошли в дом! Тебе надо согреться, а мне, наоборот, остыть!

Любят же люди всякое про соседей придумывать! Вот и поляки сколько на его веку плохого про немцев понарассказывали. И в гости они почти никого не зовут, и что если позовут, то ровно одну котлету на гостя сделают и добавки не предложат, и что чужого на порог не пустят, а если чужой второй раз в двери постучит, то сразу в полицию позвонят! И что полиция у них злая и толстая, как российские жандармы, и сразу дубинкой бьет, а только потом спрашивает: в чем дело?

И да, помнил Кукутис, как когда-то давно после первой войны и перед второй действительно дали ему за немецким столом только одну котлету! Но ведь и сами-то только по одной и съели! Время было тяжелое, на языке каждый день вместо послевкусия еды вкус голода оставался. Чтобы смыть этот вкус голода, приходилось по нескольку рюмок шнапса перед сном выпивать. Шнапса немцы ему, Кукутису, никогда не жалели. И себе не жалели. Шнапс у них был. И хорошо ведь смывал этот шнапс вкус голода с языка! Так хорошо, что спал потом Кукутис глубоко и без сновидений. Спал так, как может спать только объевшийся и обпившийся.

Вот и сейчас лежал он в чистой кровати у незнакомых немцев в давно знакомой Тюрингии в аккуратном кирпичном домике о двух этажах, в комнатке, где сохранились следы чужого детства. Рядом еще три таких спаленки, и в одной – как раз в соседней – тоже детской, только не бывшей детской, как эта с голубыми обоями, по которым белые облака и такие же белые аэропланы летают, спит сейчас мальчишка лет двенадцати, озорной, как литовец, любопытный, как норвежец, конопатый, как фин. Но он все равно немец, и зовут его Вольфганг, как Моцарта. И вот лежит он за стенкой и спит, а часа два назад за ужином он, сидя за столом вместе со своими гостеприимными дедушкой и бабушкой, рассказывал Кукутису, как он машину для шитья чемоданов придумал! И дедушка с бабушкой его слушали внимательно, но с усмешками на лицах и гордостью за внука в мудрых, сощуренных прожитыми годами глазах.

– Для этой машины надо только, чтобы электричество было постоянным, – прозвенел в памяти Кукутиса голосок Вольфганга.

– Надо, чтобы все было постоянным, – долетел из памяти тут же голос его деда.

«И чего мне не спится?» – подумал несколько огорченно Кукутис.

«Потому, что ты о добрых немцах думаешь!» – подсказала спокойная, немного сонная мысль.

«А про кого мне думать?» – спросил ее Кукутис.

«А ни про кого не думай!» – посоветовала она.

Послушался ее Кукутис и тут же заснул.

А на утро в дверь бывшей детской постучали.

– Frühstück![22] – приветливо сообщил старый хозяин дома.

– Вот те на! – Удивился Кукутис, поднимаясь с кровати. – Уже и позавтракать без меня не могут!

Тот же Вольфганг уже сидел за квадратным столом в чистой столовой. Седая хозяйка тарелку сыра и колбасы на стол поставила, булочки – белые и темные – уже лежали хлебными яблоками в плетеной корзинке. Масленка открыта, а в ней – квадрат аппетитного желтого масла.

Вольфганг достал из миски, накрытой стеганым игрушечным одеяльцем, вареное яйцо, принялся его чистить.

– Он нам столько радости приносит! Жаль, что завтра ему уже домой! Две недели пролетели, как два дня, – говорила хозяйка, хоть и седоволосая, но не старая женщина, явно лет на десять младше своего мужа.

– Да, сын его заберет. Пора уже и в школу! – добавил хозяин. И тут же по-другому как-то улыбнулся, виноватой улыбкой. – Извините, чуть не забыл! Сосед сегодня после обеда в Фульду едет, он вас туда подвезет!

– А это по дороге на Париж? – уточнил Кукутис.

– Ну да. Может, и не совсем прямая дорога, но точно в сторону Парижа!

После завтрака Вольфганг позвал Кукутиса в свою комнату. Там на письменном столике лежал большой – во всю столешницу – чертеж машины для шитья чемоданов. Из пластикового черного стаканчика торчали остро наточенные карандаши. Справа – три технических справочника, сложная вычислительная линейка.

– А я думал, что теперь всё это на компьютерах делают! – удивился Кукутис.

– И я дома все на компьютере делаю, а тут дедушка запретил. Он мне даже смартфон брать с собой запретил, но я взял! – по секрету сообщил Вольфганг и достал мобильник из-под подушки своей кровати. – Тут столько всего напихано! И игры, и программы разные! Нам в музее первые телефоны показывали, так они вообще ничего не умели!

– Ну, – протянул с улыбкой старик Кукутис, – первые телефоны только для телефонных звонков придумали!

– Но все равно, раньше все было простым и неинтересным, а теперь – наоборот! – уверенно заявил мальчик.

Кукутис насупился.

– Как ты думаешь, что это такое? – спросил он, приподняв над своей деревянной ногой широкую штанину.

– Старый протез! – бодро ответил Вольфганг.

– И как ты думаешь, для чего он? – продолжил Кукутис.

– Чтоб по земле ходить.

– Ну да, – закивал Кукутис, и на его лице возникла хитрая улыбка. – А теперь смотри! Я вот тут сяду, – он уселся за стол. Наклонился к деревянной ноге, отстегнул ее и аккуратно опустил поверх чертежа машины для шитья чемоданов. – Что ты видишь?

– Деревяшка! – небрежно произнес мальчик.

– Правильно. – Рука Кукутиса потянулась к едва заметному колечку. Два пальца выдернули с помощью колечка кругляш деревянной поверхности, а под ним возникла узкая, сантиметра два в диаметре, круглая ниша. Кукутис наклонил ногу к себе, ниша нагнулась отверстием вниз, и из нее высыпались два наперстка, десяток тонких швейных иголок, стянутых резинкой, и две большие цыганские иглы.