— Молока — как с вашей козы… — пояснил мерянский глава. — А вон, глядите, сколько лошадей пасется… Ты, Синюшка, говоришь — в Ростов… Там сего нет!..

Лесоок пошел один в село, а остальные с горемычными жеребцами направились к небольшому табуну. Лишь к вечеру, когда уже сильно забеспокоились, приплелся Лесоок. Он был сильно пьян и радовался делу. Гулявших в приятной компании коней трогать не стали: сами отволокли узлы с бобровыми и куньими шкурами, вернулись с подвыпившими татарами к табуну. Стали меняться. Славяне единственно берегли саврасого: хоть самый старый, но ведь и самый дородный.

— Этого конька — вам, а нам — ту кобылицу молодую! — едва выговаривал слова побледневший Лесоок.

— Бери, бери! — Светояр, Пир, Синюшка орали дурными голосами на веселых татар, уводили саврасого, выталкивая другого. — Вам один ляд — жрать, а саврасый — еще жених!

Татары согласились взять коняку помоложе.

— Еще есть железная бакса, во какая миса! — мало понимавший в лошадях, увлеченный торгом, Лесоок хмельно разводил руки и качался из стороны в сторону. Татары смеялись над его русской речью, щурили блестящие от кумыса глазки, что-то каркали непонятное. Лесоок им отвечал — те смеяться переставали и начинали, трезвея, громко кричать.

— Пошли! — скомандовал мерянский татарин по-русски. — Юсьва, доставай серебро!..

Всем заранее были розданы разные куски серебра. У русских свои, у финнов свои: у первых — резаны в гривен, у вторых — отлиты болванки в отпечаток следа коня. Болванки разные: одни залиты наполовину, другие — на треть, третьи — на четверть. (Натыкаясь в лесу на объеденные кости купцов, путников, выбирали мери из скелетов серебро, самоцветы. Копились драгоценности со скифских времен…). Отдали Юсьвино копытце малой толщины за емкую, жестяную мису. Финн подумал, что нароком был выбран его кусок: дабы именно он остался с пустой мошной! Недовольно сглотнул и взглянул на качавшегося вождя.

— Возьми, Светояр, Стреше подарок жалую! — совал другу таз и сотрясался предрвотной икотой Лесоок. Редко пьющего, а посему разморенного обманным зельем, взавалили его на коника и пошли домой.

Юсьва бормотал что-то по-финнски, когда удачливых торговцев догнал молодой булгарский парень. Объяснял им про свое, но никто ничего не понял. Видимо, что-то дома натворил. Порешили — пусть идет! Проснется Лесоок — разберется.

Ночью, не останавливаясь, двигались по берегу реки. Луна множилась светящимися пятнами на неровной водной поверхности. Пир, косясь на блики, сетовал устало Светояру:

— У нас бы купцов приветили, накормили, с девками в повалуше спать уложили.

— Так купцы же мимоходом плыли, надолго не задерживались в Поречном? — уточнил Светояр.

— Киевляне, что ль? Тьфу на них, соглядатаев!.. Других ли нет?

— Из леса тати выходили, всякую старь совали… — встрял измученный Козич.

— А перо, брех, ты где взял? — сказал и осек продолжение улики Пир: остерегался тот ушей Синюшки.

— Ладно — хоть одного приветили и накормили! — хлопнул по крупу везущей Лесоока лошади Светояр.

— Перо из-за вас я носить уже не мог: токмо по теремку и токмо ночью — штоб кто не надо не увидал… — вспомнил Козич. — Да и бисовы потроха с ним!..

* * *

Уклис, прознав, что Светояр с мужиками в отъезде, решила навестить его жилище. Рассмотреть поближе его женушку и послушать, чем она дышит. Чуяла, что люба русичу, сама думала о нем… Видела Стрешу как-то на реке: красивая, но шумная и молодая. «А на меня всякий, ахая, глядит: я — выше иного мужика, неподступная, волосы густы и длинны!..» — думала о себе Уклис и, словно лисица, неслышно ступая по лесу, пробиралась к мостку через речушку. Возле жердяной переправы толпились бабы из Лесооковой семьи, и она, не выдавая себя, перешла речку выше того места. Намочившись по пояс, вышла на берег и выбрала узенькую тропочку, ведущую к одной из калиток русского дома. Намокший подол сковывал движения ног, и она, подняв его, завернула за пояс. В калитку вошла — ровно девка с северянского ночного игрища: длинные черные волосы, до бедер оголены крепкие стройные ноги с мощными мышцами под белой кожей, с решительным, не колеблющимся взором. Сыз на крыльце от этого явления вздрогнул. Уклис молча смотрела на большой дом, показывая видом своим, что ищет кого-то.

— Ты к кому, птаха? — Сыз не подходил.

— Светояр… — показывала на подол красавица и брала за него пальчиками: мол, где подол Светояров?.. Сыз растерялся, глядя на крутые бедра молодухи. Уклис это заметила и глаза ее заблестели радостью.

— Светояра нету, — дед, вылупив мутные глаза, стоял вполоборота к двери и держал дверное ухо. Намеревался уйти прочь, но красотка, засмеявшись, красивым грудным голосом повторила:

— Светояр… — И стала показывать на себе, чем отличается мужчина от женщины, пытаясь объяснить, что нужна Стреша. Но Сыз взял за ручку Ягодку, вошел в дом, дверь за собой не затворил — слушал, что будет делать гостья. А гостья скинула с пояса подол, пошла к другой калитке и разом определила, где козья тропка.

Выйдя из леса к Лысой горке, увидела сидевших на солнышке Стрешу и Ижну. Рядом с ними, сильно не разбредаясь, паслись полдюжины коз с козлятами. Уклис, развернув плечи, подошла, не таясь. Но запас ее рвения вдруг иссяк под встречающими взорами, и она встала, небрежно облокотившись рукой на дерево.

— Стреш, гляди — к тебе гости! — громко огласил Ижна и обратился к Уклис: — Э-э, иди-ко сюда.

Мерянка приблизилась, направив сверкавшие решительностью глаза в темень леса. Не дойдя трех шагов, уселась, прогребла назад пятерней черные, несвязанные волосы и уставилась цепким, мерцающим взглядом на Стрешу. Смотрела точно в глаза, стремясь увидеть многое. Но пока она перемещалась, Стреша оправилась от неожиданности, представив сопернице спокойный, потемневший от бесстрашия лик. Уклис увидела, что ей ведомо про блуд мужа. В смелых глазах Светояровой жены усмотрела она не только ледяной укор, но и готовность вступить в бой. Этот бой не обещал мерянке ничего хорошего. Знала Уклис про жестокость русичей: с войной идти — не пощадят. Под стать мужчинам и их женщины. Слыхивала лесная дива краем изящного ушка от отца о воительницах, деливших боевые тяготы с угрюмыми мужьями, братьями, отцами… Эта, без сомнения, убьет! — Стреша смотрела осмысленно, спокойно, в краях глаз затаив угрозу… Уклис отвела взгляд и подумалось ей: «Нигде не видала я такого мужчину, должна насытиться им — или вся моя жизнь от конца до края будет пустой и никчемной!..»

Стреша по едва слышному вздоху противницы поняла настроение, ясно рассудив, что голубоглазая дивчина за здорово живешь не отступится. «Ох, могу вонзить ей железо в грудь — пусть даже чревато это которой со всеми здешними лешаками!.. Но вот сейчас, когда она отвела от меня глаза, отчего-то жаль ее. Мукой вздрагивают бровки…»

Стреша взяла лежавший рядом меч, встала и обратилась к внимавшему Ижне:

— Послушай, мил человече, почему мы тут уж три года живем, а капище не устроили?