— Вот ты говоришь, Лесоок, что татарин, а не похож норовом на них — не барышник.

— А сейчас куда вас веду? Не за барышом ли? — отшутился мудрый Лесоок.

— Ты, я заметил, стрекотать по-нашему стал, аки кобылка.

— Так и народ мой по-вашему гуторить уже скор. Деток научают… А ты хоть чему-то у нас научился?

— Ва — вода, моски — лесник… Че мне надо-то? Без того живем.

— Негусто.

— Да у вас слов-то нету! Послушать — одна суета без всяких дел.

— Есть слова, и не меньше вашего.

— Как ни приду к вам — молчите, уста раззявивши! — перевел спор в другое русло Светояр. Лесоок обиделся немного, даже напрягся. Но потом, посмеиваясь, сообщил:

— Это женщины. Они — более оком да слухом в дело всякое вовлечены. Тем более, таких, как ты, еще не видали… — Улыбка исчезла. — Мы чужие словеса не берем в свою молву — вот тебе и грезится, что мало их у нас. Коль говор непонятен, то все на один звук кажется. Чего ж тебе, не ведая сути, о разности судить?

— Я не сужу, друже. Нешто и мы берем где-то сторонние словеса?

— А «людина» ниоткуда не взяли? Я встречал это словцо не токмо у вас.

— Ты мне, Лесоок, думки морочишь — хуже красной девки! — улыбнулся Светояр и убежденно додал: — Разве ж такое слово может быть чужим?

— Варяги вам его подарили — чтоб различить людина от раба.

— Откуда ты знаешь о варягах — ты ж булгарских кровей?

— Как ты быстро наперед определяешь! Жили мы в Перми. Тятя — булгарин, то верно.

— Потом ты жил в Полоцке, — с издевкой подсказал слышанное раньше товарищ.

— А ты-то хоть в одном городе был? A-а, не был… И рабов не видал.

— Видал, че ж? — Не думал сдаваться Светояр. — Дубна говорил: княжьи дружинники пришли в дом и явили указ — кажен год с дома дань… Вот и стали они тамо рабы для посадника.

— Оха-ха! Уху-ху! — не смог удержать смех всегда спокойный Лесоок. Спутники, любопытствуя, поворачивали к нему головы. — Да у раба и порты на нем не евошние, а володетеля!.. Ты же говорил — тятя из Киева. Что ж он тебе не рассказал про то?

Русич задумался.

— Да, рассказывал-говорил, — вспоминал и соглашался Светояр. — Общий дом, как катух… Дети их — тож робичичи… Надо ж, как довелось им… — расстроился нешуточно русич. — Уговорил, уговорил… Мудрый ты — ровно волхв!

— Много где был, многое видел… И ты вспоминай допрежь тятькино да прожитое, а не суйся в котору для ража.

Финны ехали впереди. Русские, урвав последки спора, продолжили свою беседу. Светояр с Лесооком опять возобновили разговор.

— Нет, Лесоок, многое увидеть — не значит узнать… Синюшка вон лытает туда-сюда, а что ведает? Очи не всем одинаково быль на сердце ложат! Там, внутри, варится увиденное каждым по-разному.

— Кое-что и я сего дня узнал…

Шли довольно быстро. За день отмахали больше, чем наметили. На ночь остановились у ручья. Набрали в мех и в торбу воды, сварили сбитень из меда и редьки, похлебали с грубыми овсяными лепешками и легли спать. Бранец, всю дорогу бежавший молча, наконец, тявкнул на привязанных коней — видать, хвалясь, что ему оставили свободу…

Утром — мокрые от росы, жуя сухие лепешки, — двинулись в путь. Лесоок сказал, что скоро будет малый Торжок, а возле него — татарское село… Путники решили их обойти и отправиться к селу другому — тоже татарскому, имевшему большее количество лошадей. На исходе дня, растворившегося в утомительной дороге, добрались до места, но решили заявиться на торжище утром.

Ночь выдалась звездная, душная… Спалось плохо — комары жрали поедом. Закрыться опашнем — дышать нечем… Высунешься — писклявые хищники тучей припадают к лицу…

* * *

…Стреша тоже не спала. Покормив проснувшуюся дочурку, укрыла люльку льняной тряпицей в мелкую сеточку и легла на спину, широко раскрыв глаза и задумчиво вперив их в потолок.

— Сыз, спишь?

— Нет, дочка, тебя слушаю.

— И что услышал?

— Грустишь и мучаешься… Подружек у тебя нету.

— Нету. Не найти тут… Лешачки — не подружки: что ни скажи — ничего в толк не берут. Молву нашу не понимают, и душу мою… Вот девочка моя вырастет и найдет себе подружку — хорошую-хорошую, как сама.

— А ты ходи, дочка, и сиди тамо, когда досуг есть. Сиди и слушай — вот и настанет тебе житие! — пробасил также не спавший Ижна.

— Ой, не могу я, стыдно… — Стреша заплакала.

— Не плачь, милая, — успокаивал Ижна. — Держись гордо, плюй на смешки!

— Я тоже сблужу! — прошипела молодица.

— Не думай об сем, павушка, — проговорил Сыз. — Тебе — не впрок, а думам бабьим твоим шатание будет наперед. Всю малину в лесу не покушаешь — свой кустик береги и лакомись.

— Сколько тебя знаю, Сыз, никогда не слыхивал, чтоб ты столько баял! — удивился Ижна. — Да складно как, да про любо-дело… И откуда знаешь-то?

Помолчали. Стреша шмыгала носом.

— И я бы с Уклисой полежал! — выговорил с молодецким задором Сыз — так, что и не узнать бы его голос, если б не свистящее шамканье беззубого рта…

* * *

Утром вошли в большое село, привольно раскинувшееся на открытом пространстве. Состояло оно из небольших, похожих на правильные коробочки, домов без городьбы. С двух сторон строения вплотную обступало поле с росшими на нем рожью и пшеницей. По краям села — около леса — на зеленых лужайках паслись гривастые кони, ближние из которых, завидев гостей, перекочевали подале.

Лесоок сразу определил, куда подъехать и кого спросить. Спутники подождали, пока он вел переговоры. Вернувшись, меря сообщил, что надо ехать еще, пояснив, что здешним нужны серебро или булгарские деньги, меняться они не хотят, потому как все свое — такое же.

Продолжили путь. Раз уж отправились за удачей — никто и не думал унывать. Мерянские молодые мужики осматривались вокруг, поглядывая на русских и своего Лесоока. По дороге в основном все молчали. Иногда лишь подмечали что-то вслух, запоминая окрестности.

Шли еще два дня. Мерь сменилась муромой. Язык их Лесоок хорошо понимал, но на разговоры времени не тратили — ведь кобылы для коней у них все еще не было. А она нужна, чтоб стареющие кони оставили потомство… Нет, по частому лесу и болоту, среди которых они жили, особо не разъездишься. Пешком — и удобней, и спокойней, опять же — ртов меньше… Но и совсем без коников нескладно. Ни тебе поле вспахать, ни урожай перевезти… Да и опасность чуют — не хуже хорошего пса… А самое главное — любили славяне коняшек! Ради них могли себе и в чем-то отказать… Вот и сейчас взяли для купли куски рубленого серебра… Это у соседей-лешаков — ни собак, ни коней…

Часты стали в муромских заповедниках булгарские села. Вокруг паслись овцы и лошади. Были и мохнатые коровки — эдакие туренки — поджарые и шустрые.