— Скоро начнет темнеть, — сказала Аэлла, тоже снимая свой шлем и с удовольствием распуская по плечам густые светлые волосы. — Или Авлона вернется сейчас, или с ней и с Ганом что–то случилось.

— Ничего не случилось, — возразила царица, вскидывая голову и указывая куда–то вверх. — Вон они, уже видны. Смотри.

В это самое время за лесом, над равниной, показалось в небе небольшое темное пятнышко. Оно довольно быстро увеличивалось, и вот уже все увидели, что к лесу приближается громадная темная птица, державшая в когтях тяжело повисшее тело какого–то животного. Это был тот самый орел, странный полет которого недавно наблюдали Ахилл и Одиссей.

— Подай сигнал! — вскричала Аэлла. — Сквозь деревья нас может быть плохо видно, тем более что уже смеркается.

Пентесилея сняла со своего кожаного пояса небольшую, удлиненную раковину и, поднеся ее к губам узким концом, сильно подула. Низкий и хриплый звук, похожий на вопль ночной птицы, разнесся по лесу. В то же самое время орел резко снизил полет и круто пошел вниз. Вот он сделал полукруг, огибая вершины почти над головами амазонок, и мягко опустился на траву, осторожно положив свою ношу.

Теперь стало видно, что к ногам его крепятся ремешки, соединенные с козьей тушкой, а еще один ремешок тянется к шее.

— Умница, Ган! — проговорила Аэлла, наклоняясь и гладя птицу по спине.

Однавременно она отсоединила ремешки от его лап, шеи и крыльев, давая орлу полную свободу, а затем повернула козью тушу и… отыскала ременные завязки в густой серой шерсти.

— Выходи, Авлона! Царица ждет твоего сообщения.

Шкура животного раскрылась, и оттуда выбралась тоненькая, как стебелек, девочка лет восьми, рыжеволосая, большеглазая, одетая лишь в кожаную набедренную повязку, такую же, как на остальных амазонках.

Девочка отдышалась, выпрямилась и, подбежав к неподвижно стоявшей возле своего коня Пентесилее, прижала руки к груди и наклонила головку:

— Моя повелительница! Я сделала все, что ты велела мне. Мы с Ганом облетели их лагерь два раза. Я все видела и все помню.

Пентесилея улыбнулась. Это была страшная улыбка — ее губы раздвинулись, как челюсти волка, обнажая оскал ровных белых зубов, а глаза загорелись мрачно и жестоко.

— Ты можешь рассказать, как расположены их лагеря и где шатры их вождей, Авлона? — спросила она.

— Могу, моя госпожа!

И маленькая лазутчица, усевшись на корточки и быстро подобрав на земле горсточку камушков и веточек, принялась их раскладывать, одновременно проводя пальцем линии между ними.

— Тут вот, посередине, — самый большой лагерь, и в середине — очень большой и красивый шатер… И вокруг много палаток и много костров.

— Лагерь Агамемнона, — прошептала Аэлла, внимательно следя за движениями девочки.

— Вот еще большой лагерь, — пальчик Авлоны снова прочертил линию по песку. — Между ними — палатки, они почти смыкаются. Вот здесь, здесь, здесь и здесь — отдельные лагеря, они подальше от других. Расстояние… ну, копий в четыреста от больших лагерей. Палаток в больших лагерях по сто, а в самом большом не меньше двухсот, а в меньших — штук по пятьдесят.

— Жаль, нельзя определить, где именно лагерь Ахилла, — проговорила Аэлла задумчиво.

Едва она произнесла это имя, как лицо царицы мгновенно исказилось, выразив такую ярость, что смотревшая на нее в это время снизу вверх маленькая Авлона вздрогнула и опустила глаза. Но повелительница овладела собой и лишь глухо проговорила:

— Думаю, он самый крайний, вот этот. Кто–то однажды рассказывал мне, что сын Пелея не ладит с прочими царями. Но мы не можем вначале ударить сюда: тогда наше нападение сразу привлечет внимание в больших лагерях, а на них надо напасть в первую очередь.

— А можем ли мы так рисковать, — сказала, качая головой, Аэлла, — если царь Приам, как он тебе написал, не станет принимать участия в этом сражении? Нас — тысяча триста секир, ахейцев же — не менее восьми тысяч. Мы умеем сражаться, но и они не дети.

— Потому мы и нападем на рассвете и внезапно, — сказала Пентесилея, не глядя на свою помощницу. — Приам от помощи отказался, и это — его дело. Мое дело — убить Ахилла и как можно больше ахейцев. Если троянцы увидят, что мы побеждаем, они сами выступят нам на подмогу, и да и царь их одумается. Победа лучше переговоров. Эй, Крита, ты здесь?

— Я здесь! — отозвалась юная оруженосица, выступая вперед и подходя к царице. — Смеркается, госпожа. Мы выступаем?

— Да, как только стемнеет, чтобы оказаться возле лагеря до восхода луны. Там мы будем дожидаться утренней звезды и, едва станет светать, нападем. Созови командующих сотнями, Крита.

— Великая царица! — подала голос маленькая Авлона, вставая с земли, и отряхивая свою короткую кожаную юбочку. — А можно мне сегодня принять участие в сражении?

— Нет, — жестко отвечала Пентесилея. — Ты тоже останешься здесь.

Девочка закусила губу и опустила глаза, чтобы взрослые не увидели в них слез. Царица ласково положила руку на ее головку и усмехнулась.

— Или ты не понимаешь, Авлона, как важна ты для нас? Сколько времени уходит на то, чтобы подготовить лазутчицу? Не у каждой маленькой девочки такая память, не каждая так отважна, и мало кто совсем не боится высоты. Не каждая, наконец, сумеет с помощью ремешков управлять полетом орла, будь он хоть какой угодно ручной… И при этом даже в твоем возрасте многие девочки уже крупнее и тяжелее, а более тяжелый груз Гану было бы не унести. Еще год–два, и придется тебя заменить — вот тогда и мечтай о сражениях. Хотя для этого нужно ведь еще и посвящение пройти, помнишь? Ну вот… Отдохни и покорми Гана — уже темнеет, и он не полетит сейчас за добычей. А мы будем готовиться к битве.

— Проснись, царь, проснись! Там идет сражение!

Этот крик, ворвавшись в сон Приама, на какой–то миг стал частью сна: будто бы кричал стоящий посреди храма Зевса высокий и седобородый жрец, который только что предсказал царю рождение еще одного сына… Приам хотел было возразить ему, что это невозможно, у него уже не будет детей — как вдруг лицо жреца исказилось, точно он увидел в полутьме храма, за жертвенником, нечто ужасное, и он испустил вопль, поразивший Приама в самое сердце: «Проснись, царь, проснись!»

Он открыл глаза и таким резким движением сел на постели, что на миг у него закружилась голова. Сон и явь еще смешивались в его сознании, но он уже видел смутные очертания предметов, убранство своей опочивальни, освещенной стоящим в глубокой нише ароматическим светильником, испуганное лицо раба, всегда спавшего у порога на волосяном тюфяке, смятенные лица двух стражников, вбежавших, должно быть, вслед за человеком, так дерзко нарушившим сон царя Трои. Но они не остановили этого человека, значит не имели на то права. Значит, он… Ну да, конечно, это же Деифоб, его сын! И это он закричал сейчас: «Проснись, царь, проснись! Там идет сражение!»