— Хм! — Одиссей пристально посмотрел на Пелида, и в его умных серых глазах промелькнуло некоторое недоумение, словно бы он не ожидал услышать от товарища таких слов. — Я знаю многих среди наших воинов, кому случалось приносить такие жертвы.

— И ты мог бы? — быстро спросил Ахилл.

— Я? Нет. Но посмотри–ка, наша птица, наконец, улетает!

Действительно, орел, за которым они наблюдали, завершив второй большой круг над ахейским лагерем, повернул в сторону гор и, все так же крепко держа свою добычу, полетел к горам.

— Улетает туда, откуда явился… Странный орел! — прошептал Ахилл и встал. — Ну, если ты не хочешь отнести мое копье, Одиссей, придется уж мне самому…

— Дай–ка все же подержать! — не устоял перед искушением Одиссей и, взяв из рук Ахилла окованный металлическими полосами древесный ствол, в самом деле едва его не уронил. — О-ох! Каково же получить удар таким копьем! Странно, что оно, попав в Гектора, не проткнуло его от горла до самых пяток.

— Бросок был неудачный: я бросал с близкого расстояния, но копье летело по очень крутой дуге, ты же видел. Пойдем, Одиссей, — он взял у итакийца свой «пелионский ясень» и, подбросив, ловко поймал его в воздухе за середину древка. — Солнце садится, мне надо успеть обойти лагерь. Я сегодня отпустил Антилоха на охоту.

* * *

…В то время, как базилевсы вели этот разговор, по одному из горных склонов, примыкавших к Троянской долине, стремительно двигался конный отряд. Не менее тысячи всадников, в строгом боевом построении, по шестеро в ряд, свободно и слаженно мчались через покрывавший склон негустой лес. Упряжь и седла лошадей, снаряжение самих всадников, — все подтверждало, что это, действительно, боевой отряд, и по всему было видно, что цель их похода — битва.

Лошади под ними были, все без исключения, красивые скакуны, той великолепной породы, которая была выведена некогда на пастбищах южнее понта Эвксинского* и особенно высоко ценилась персами. Поджарые, довольно крупные, с небольшой головой на высокой шее, с ногами жилистыми и мощными, но у копыта такими тонкими, что их прикосновения к земле во время скачки казались легкими. Среди них встречались вороные и темно–гнедые, но в основном они были рыжей и золотистой масти, густогривые и пышнохвостые.

Всадники отличались, на первый взгляд, лишь своей необычной посадкой: они ехали, не сидя в седле, а почти стоя на нем коленями, так, что голени не охватывали корпус коня, а были вытянуты вдоль него и прочно опирались на специально приспособленные выступы с двух сторон седла. Но. Приглядевшись, можно было заметить, что необычны и доспехи этих воинов, и их вооружение. На них не было ничего, кроме кожаных набедренных повязок, нагрудников и наплечников из такой же плотной кожи, обшитых медными пластинами, и сандалий с толстой подошвой и высокой, до бедра шнуровкой из широких ремней. Спина оставалась открытой, как бы исключая для воинов возможность паники и бегства. Шлемы были круглые, с коротким нашлемником, спереди закрывающие всю верхнюю половину лица. Но сейчас, когда отряд не сражался, а лишь двигался к месту сражения, шлемы у воинов были сдвинуты на затылок и лица открыты.

Оружие всадников составляли короткие обоюдоострые секиры, привешенные к седлу таким образом, чтобы их можно было в любое мгновение снять. Такая секира, способная резать, колоть и рубить, секира, но которую можно было использовать и для метания, представляла собой страшное оружие. Кроме того, к каждому седлу были приторочены по шесть–семь коротких метательных дротиков. У большинства имелись и луки, небольшие, однако очень тугие, с пучками коротких стрел, густо оперенных и вправленных в кожаные колчаны. Серповидный небольшой щит, укрепленный на левой руке, и недлинный, но мощный нож, вправленный в ножны на шнуровке левой сандалии, довершали вооружение этих необычных всадников. Всадников? Нет! Их лица, не ведавшие бритвы и ножниц, фигуры, лишь немного скрытые легкими доспехами, форма обнаженной спины и контур груди под изгибом нагрудника выдавали то, чего они, впрочем, и не скрывали. То были женщины. По склону горы к осажденной Трое, а вернее, к раскинувшемуся против нее ахейскому лагерю, двигался боевой отряд амазонок.

Впереди отряда, с небольшим отрывом, ехала амазонка, одетая и вооруженная почти так же, как остальные — но сразу было видно, что весь отряд подчиняется именно ей. Пластины ее нагрудника украшал тонкий кованый узор, шлем был не бронзовый, а железный. На щите — круг луны и лук с наложенной стрелой, символы богини Артемиды, которые у амазонок были одновременно знаками царской власти. Сама царица амазонок Пентесилея вела свой отряд на битву с ахейцами.

В том месте склона, где лес редел еще больше и начинались заросли граната и шиповника, предводительница остановила коня и движением руки скомандовала остановиться остальным. Ее повелевающий жест видели только скакавшие в первых рядах амазонки, но весь отряд стал быстро, ряд за рядом, без шума и беспорядка.

К царице тут же подскакали две другие всадницы — высокая, крепко сложенная женщина лет двадцати семи, тоже в железном шлеме, но без отличительных знаков на щите, и тринадцатилетняя девочка–подросток, гибкая, смуглая, с очень живым и подвижным личиком.

— Остановимся здесь? — спросила первая.

— Да, — отвечала Пентесилея звучным и низким голосом, который легко можно было принять за голос юноши. — Здесь будем ждать Авлону. Спешимся, Аэлла. Крита, скажи всем, что можно спешиться и снять шлемы.

Аэлла, лучшая военачальница царицы, не говоря больше ни слова, соскочила с седла, а юная Крита, оруженосица и гонец Пентесилеи, помчалась верхом вдоль рядов застывших в седлах амазонок, передавая распоряжение.

Пентесилея тоже спешилась и отпустила поводья, тихо похлопав своего коня по шее, будто приказывая стоять смирно и ждать. Конь, великолепный густо гнедой жеребец, нервно повел ноздрями, но не тронулся с места, лишь переступая своими точеными ногами и тихонько пофыркивая.

Царица развязала ремешок под подбородком и одним движением сняла шлем, открывая тугую черную косу, дважды обернутую вокруг головы. У большинства амазонок волосы были раза в два короче — иначе они слишком тянули голову назад и мешали. Однако, волосы Пентесилеи были мягкие и легкие, как пух, и, несмотря на их невероятную массу, царица совершенно не чувствовала своей косы.

Пентесилея была высокого роста и так идеально сложена, что где–нибудь в Микенах с нее непременно захотели бы сделать статую богини. Правда для идеала ей не хватало еще той нежной полноты, какая обычно так прельщает скульпторов, той покатости плеч, от которой веет томным бездельем и ласковой податливостью. Тело ее, как и тела других амазонок, было упруго и развито не хуже, чем у любого мужчины, только могучие мышцы не вырисовывались и не поднимались буграми, но словно лились под смуглой кожей. Лицо великой царицы, в двадцать два года снискавшей славу непобедимого и беспощадного бойца, было будто вырезано самым твердым резцом из чистого светлого сердолика — правильный овал завершался довольно жестким, но такой же идеальной формы подбородком. Лоб был высок и крут, брови черны и прихотливо–тонки, надломленные посередине, как крылья чайки во время полета. Глаза, большие, но постоянно словно слегка прищуренные, были синими, однако синий цвет обычно бывает холодным, а это была горячая синева, непостоянная, как цвет моря, в минуты гнева сменявшаяся густой чернотой. Еще у нее был очень выразительный рот — небольшой, по–мужски твердый. Пентесилею называли прекрасной, но в ее облике было нечто, настолько более значимое и выразительное, чем просто женская красота, что при первом взгляде она скорее ошеломляла, а то и пугала, а не привлекала к себе.