«Бог мой, а Брат крут», подумал Джон.

Кивнув один раз, он направился в комнату Хекс, подумав, что эти люди были не единственной причиной, по которой он собирался продолжать закрывать на все глаза. Хекс не нужно знать, через что ему пришлось пройти.

* * *

Хекс чувствовала себя так, словно в ее матке кто-то припарковал автобус Фольцваген.

Давление было столь велико, что она, на самом деле, подняла голову и посмотрела вниз на свое тело, чтобы убедиться — не было ли там припухлости размером с гараж.

Нет. Плоский, как и всегда.

Она позволила своей голове упасть обратно.

На каком-то уровне Хекс поверить не могла, где сейчас находилась: после операции, лежащей в постели с все еще перевязанными руками, ногами и головой… и повреждением на внутренней стенке матки, которое уже было заштопано.

Когда она находилась во власти своей фобии замкнутого пространства, то ничего вокруг не видела, кроме смертельной опасности. Находясь в таком переклинивающем состоянии, она не чувствовала себя в безопасности, окруженная людьми которых знала и которым могла доверять.

Сейчас, пройдя через этот ад, и факт того, что она была в целости и сохранности, побудил в ней приятную выработку эндорфинов.

Последовал тихий стук, и по запаху, доносящемуся из-за двери, Хекс уже знала, кто это был.

Коснувшись волос, она задалась вопросом, насколько дерьмово она выглядит, но решила, что лучше не знать.

— Входи.

Показалась голова Джона Мэтью и его брови выгнулись в как-ты-себя-чувствуешь арку.

— Я в порядке. Уже лучше. Только слабость из-за медикаментов.

Он проскользнул внутрь и прислонился спиной к стене, засовывая руки в карманы и скрещивая ноги в ботинках. Его футболка выглядела еще ничего, но белые Hanes, оставляли желать лучшего, учитывая то, что они все были пропитаны лессеровской кровью.

Он пах, как и подобало, пахнуть мужчине — мылом и свежим потом.

И выглядел так, как подобало выглядеть мужчине — высоким, широкоплечим и смертоносным.

Боже, неужели она так пропала только при виде его?

— Твои волосы стали короче, — сказала она без особой причины.

Он неловко провел одной рукой по своему ежику, наклонив голову вниз, заставляя этим движением выделить мощные мускулы, тянущиеся от плеч к шее под золотистой кожей.

Внезапно Хекс задалась вопросом, будет ли у нее снова когда-нибудь секс.

Она была уверена, что это неуместная мысль. Учитывая, как провела последние…

Хекс нахмурилась.

— Сколько недель меня не было?

Он поднял четыре пальца, а затем сжал их в кулак.

— Почти четыре? — Когда он кивнул, она принялась тщательно разглаживать складки на простыне, которой была накрыта ее грудь. — Почти… четыре.

Что ж, люди удерживали ее несколько месяцев, прежде чем ей удалось от них вырваться. И какие-то неполные четыре недели должны были бы быть пустяком.

Ох, но она ведь там не прогуливалась, не так ли. Важен не «результат». А сам «процесс».

— Хочешь присесть? — спросила она, указывая на стул рядом с кроватью. Эту вещь была стандартной, что означало — этот стул выглядел таким же удобным как кол в заднице, но она не хотела, чтобы он уходил.

Брови Джона снова приподнялись, но все же кивнул и подошел к ней. Размещая свое огромное тело на крохотном стульчике, он попытался скрестить свои ноги в коленях, затем в лодыжках. Измучившись, в конце концов, он сунул свои ноги в байкерских ботинках под кровать и закинул руку на спинку стула.

Она вертела в руках конец своей чертовой простыни.

— Могу я спросить тебя кое о чем?

Периферийным зрением она увидела, как он кивнул, затем поерзал и достал блокнот с ручкой из заднего кармана.

Прочистив горло, она задумалась над тем, как бы получше сформулировать свой вопрос.

В конце концов, она пошла на попятную, и начала с чего-то нейтрального.

— Где в последний раз видели Лэша?

Он кивнул и склонился над бумагой, начав быстро строчить. Пока его слова обретали форму на белой странице, она наблюдала за ним… и осознала, что никогда не хотела, чтобы он уходил. Она хотела, чтобы он вечно оставался рядом с ней.

Безопасность. Она по настоящему чувствовала себя рядом с ним в безопасности.

Джон выпрямился и повернул блокнот. Затем, казалось, замер.

По какой-то причине, она не смогла сосредоточиться на написанном, и растянулась на кровати…

Джон медленно опустил руку.

— Подожди, я еще не прочитала. Не мог бы ты… Что. Что случилось? — Черт возьми, сейчас ее глаза не могли четко его рассмотреть.

Джон наклонился в сторону, и она услышала тихий звук. Затем ей всучили платочек Клинекс.

— О, твою мать, ради Бога. — Она взяла предложенное, промокнув им глаза. — Ненавижу быть как девчонка. Я действительно, чертовский, не выношу вести себя как девчонка.

В то время, пока она выдавала яростную речь об эстрогене, юбках, розовых полированных ноготках, и гребаных шпильках, он подавал ей один платочек за другим, забирая окрашенные в красный цвет те, что уже использовала.

— Я никогда не плачу, чтоб ты знал. — Она посмотрела на него. — Никогда.

Он кивнул и протянул ей еще один гребаный платочек.

— Иисусе. Сначала я вопила, как резаная, а теперь еще и сырость развела. Из-за это дерьма я готова собственноручно прикончить Лэша.

Комнату пронзила вспышка холода, и она посмотрела на Джона… только, чтобы отдернуться. Из сочувствующего парня он за долю секунды превратился в социопата. И к слову, она была практически уверенна, что у него не было веских причин скалить клыки.

Ее голос опустился до шепота, и она выдала, что намеревалась спросить.

— Почему ты остался? Тогда, в операционной. — Она отвела от него взгляд, фокусируясь на красных пятнах, только что использованных ею платочков. — Ты остался и… как будто просто должен был.

В последовавшей тишине она поняла, что она очень хорошо знала сопутствующие факторы его жизни: с кем он жил, что делал на поле боя, как он сражался, где проводил время. Но ничего не знала о его особенностях. Его личная жизнь была для нее черной дырой.

И по какой-то неизвестной причине, ей нужно было пролить на это свет.

К черту, она в точности знала причину. В том накопленном ужасе, с которым ей пришлось столкнуться в операционной, единственной вещью, которая удерживала ее на земле, был он. И как бы это не было странно, но она чувствовала, что ее привязанность к нему перешла на, своего рода сердечный уровень. Джон видел ее в самом худшем состоянии, слабой и абсолютно безумной, и не отвернулся. Он не ушел, не осудил и не разозлился.