– Десятки лет назад, папа! – выдохнула Блоссом. – Поверить не могу!

– Уильям Гилье, – произнесла мама. Взгляд ее по-прежнему был стеклянным и непроницаемым; она слегка улыбалась; лицо ее исказила гримаса боли, но имя она вспомнила. – Чудесный Уильям. Сто лет про него не вспоминала.

– Это хорошо, – сказал папа. – За двадцать восемь лет не было ни дня – нет, не будем преувеличивать, ни недели, – чтобы я не подумал о нем. Я знаю, где они познакомились: в приемной ветеринара. Знаю и то, как они встретились во второй раз: в Брумхилле, она катила коляску с Лавинией, он случайно встретил ее и справился о здоровье Гертруды. Как там старушка? И Уильям Гилье был немедленно приглашен в дом – посмотреть на черепаху. Так это и началось.

– Уильям Гилье… – повторила мама. Какие же воспоминания о счастье с привкусом вины смогли разгладить морщины на ее лице, до этого бывшем гримасой боли? Интересно, каков он был собой, этот Уильям Гилье? С растрепанной темной шевелюрой, нависавшей над синими глазами? Уже не узнать. Но в памяти Селии он вернулся – радостно обнял ее в супружеской спальне их с папой дома. Лавиния спала внизу в своей кроватке, на улице начинались шестидесятые, а он был в доме, обнаженный, в объятиях Селии. Он вернулся.

– Я все это знаю, – сказал отец. – Потому что… ну, узнал. Я смотрел. Я смотрел. Смотрел. И снова, очень тихо, ушел, и вернулся тогда, когда меня ждали. Я выяснил, кто он. Это оказалось трудней всего. Но я узнал – нет, я не собираюсь говорить, кто из знакомых, которым ты рассказала об Уильяме, радостно сообщил о нем мне. Будет о чем подумать в ближайшие дни, недели, месяцы, может годы. А может, и нет. Не годы точно.

– Пап, ну ты что?.. – начал Лео.

– И я стал его искать, – продолжал тот. – И мы пошли выпить. Долго сидели. Он не хотел приходить и не хотел оставаться. Но я в конце концов поставил его перед фактом: речь идет о жизнях… Не стану пересказывать всех подробностей. Не стану говорить обо всем, что мне пришлось сообщить. Но вот что интересно… не знаю, Селия, была ли ты в курсе, но его жена тоже носила ребенка. И вот-вот собиралась родить. Он сам мне сказал. Не думаю, что он говорил тебе. Это и повлияло. Что у них скоро будет хорошенький младенчик.

– Правда? – спросила Селия. И просияла. – Как здорово. Как я люблю, когда вот так появляются дети. Надеюсь…

– Случайно не на то, что Уильям и Рут Гилье придут тебя навестить с этим младенчиком? – Он произнес фамилию, точно выплюнул. – Вообще-то ему сейчас, должно быть, лет тридцать. А они – в разводе. Кстати! Так вот. Я сказал Уильяму: «А почему бы вам не подумать об этом, не попрощаться с моей женой и не убраться куда-нибудь с глаз долой? А еще лучше – убраться не прощаясь? Это тоже прекрасно сработает». Так он и сделал. Я навел справки, и оказалось, что он нашел работу в Данди. А потом уехал в Австралию и, насколько мне известно, до сих пор там. Хватает за бока антиподок. Все кончилось ужасно хорошо – правда, не для Селии, которая, должно быть, недоумевала, отчего ее славный симпатичный теолог не пришел однажды во вторник, а потом и вовсе исчез. Думаю, потому она и проплакала всю ту осень и зиму. А может, и не поэтому. Кто знает? Может, вычитал в одной из своих затхлых древних книжонок, что с чужими женами спать не стоит.

– Папа, это же было сто лет назад! – воскликнула Блоссом. – Не пойму, зачем тебе это сейчас. Это жестоко! Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Ах, жестоко! – передразнил Хилари. – О, я знаю, что такое жестокость. Знаю как никто. Когда родился Хью, мама – видно, она размышляла над этим – сказала: «Правда, красивый? Не похож на других, совсем не похож». И знала, что говорит. Она проплакала всю беременность и весь первый год. Первый год жизни Хью. Вот тогда бы мне уйти и не возвращаться. Тогда бы и закончиться всей этой истории с Уильямом Гилье. Я выиграл – и мне достался ужасный утешительный приз. Под названием «брак с вашей матерью». Так вот, Селия…

– Что, милый? – спросила она. – Смотри, милый, смотри! Кто к нам пришел! – На пороге, как бы извиняясь за то, что вломились целой толпой, возникли Лавиния и Хью, а за ними внуки: они махали руками и улыбались, точно были далеко отсюда. – Как хорошо, все в сборе. Хью, мы только что о тебе говорили. Папа сказал, что…

– Я говорил, – сказал Хилари, – что с меня хватит. Теперь нам нужно привлечь адвокатов. У тебя есть собственные деньги, которые ты можешь завещать тому, кому пожелаешь, – не переходить же им к мужу, который должен был тебя бросить десятки лет назад. Знаете же, что у нас всех есть общего? Деньги – и гены. Прямое доказательство тому – наш рост: ни в ком из нас нет больше ста семидесяти двух сантиметров. Это – и повышенный риск умереть от колоректального рака: конечно, от него умирает ваша мать, но от него же умерла и ее мать, ваша бабушка. Я не стану вычислять процент предрасположенности, но он высок.

– Как скажешь, – откликнулся Лео.

Раньше при этих словах отец умолкал; но теперь этого не случилось.

– Он передается по женской линии, по мужской почти никогда, – продолжал тот. – А у меня его тем паче не будет. Я намерен изложить все на бумаге и начну прямо отсюда. Рост – и вероятная причина смерти. Это не конец света.

В дверь заглянула сестра – как раз вовремя: на лице Селии вместо радостного приятия пустоты отразилась настоящая, сильная боль. Медсестра пришла посмотреть, что здесь за столпотворение, но, увидев, что творится с пациенткой, срочно занялась ею. Лео решил, что мог встречать ее раньше: пухленькая блондинка, губы презрительной гримаской, лицо кинодивы 1920-х. Но даже если он когда-то и флиртовал с ней, какое это теперь имело значение?

– Вот потому мы и ставим условие: по двое посетителей за один раз, – сказала она. – Что это такое? Селия не в состоянии принимать толпу гостей. Выходите все, а потом заходите по двое – остальные могут спокойно подождать.

– Я пошел, – сообщил Лео. – С меня хватит.

Так он и сделал. Пусть остальные разбираются как хотят. Он вернется в дом, в котором вырос, а потом уедет к себе. Ему больше незачем здесь торчать. Последнее, что отец когда-либо услышит от него: «Как скажешь». А что он там себе подумает – его дело. Лео возражать не станет. Семьи у него больше нет, он вернется в свой дом и будет жить так, как сможет. На ум ему пришла цитата о деторождении. Он побрел к выходу. В стерильную палату, выкрашенную в желтые тона глянцевой, точно лак для ногтей, краской, вошла семья – а вышли из нее восемь человек. Даже с матерью он прощаться не будет.

10

У входа в больницу выбирался из такси пожилой человек в плаще. С сумкой и букетом желтых роз; вид у него был сдавшийся, точно он шел навестить дочь, а не жену. Лео помахал водителю машины, который пересчитывал выручку, как и большинство шеффилдских таксистов – кашмирцу с густой рыжей бородой. Протиснувшись мимо пожилого господина, Лео вскочил на заднее сиденье машины и захлопнул за собой дверцу. Водитель удивленно воззрился на него.

– Эй, я же только что высадил пассажира!

– Мне нужно домой. Пожалуйста, я очень спешу.