Какая-то часть ее существа будто умерла, ушла вместе с ним. Вот она ходит, говорит, обсуждает планы на будущее, зашивает розовые жемчуга, подаренные Осман-беем, в подол пальто, совсем как тогда, в далеком восемнадцатом, а сердце ее далеко, на дне Онежского озера, где покоится до времени ее Володя, и маленькие рыбки… Она сама себе напоминала механическую куклу в человеческий рост, шедевр мастера. С виду не отличишь от живого человека, а загляни под кожу — пружинки да шестеренки.

Она наскоро попрощалась с соседями, сказав, что уезжает на родину в Эривань, и даже оставила свой давний адрес, просто так, для достоверности. Всю ночь накануне отъезда Марго просидела с Григорием за бутылкой водки, чокаясь то с ним, то с фотографией Володи, заедала черным хлебом и эпохальным сыром «Бакштейн», с которым столько было связано, и ревела, ревела в три ручья. Рядом с фотографией стояла глиняная статуэтка — женская головка на изящной длинной шее — вылитая Марго.

— Последняя его работа, — басил Григорий, морщась, чтобы самому не заплакать. — Он назвал ее «Русская Нефертити». Каково, а? Самородок, талантище! И ведь не учился нигде. Еле-еле успел забрать. Все коллеги растащили. — Он помолчал. — Володька готовил ее тебе в подарок на Рождество.

— Какие конспираторы, — улыбнулась Марго сквозь слезы. — Я и не знала ничего.

— Он все не решался тебе сказать. Хотел сперва добиться совершенства, я так думаю.

— Ну вот и я уезжаю, Гриша. Сначала Ирина, потом Володя, теперь я. Как ты тут будешь один? Хотя…

— С твоей подачи я теперь модный художник. Ведь все началось с того твоего благотворительного бала. С тех пор отбоя нет от заказов.

Тот самый благотворительный бал, когда она в первый и последний раз увидела Володю рядом с другой женщиной. Вероника не в счет, ее он не любил никогда. Как давно это было, в другой жизни.

— Ты молодец, Гриша. — Марго протянула руку и погладила его большую кудлатую голову. — Милый медведь мой Гриша. Я буду очень скучать без тебя. Но здесь я оставаться не могу. Веришь ли, каждый камень, каждый звук, каждая трещинка в стене так и кричат мне: «Все кончено! Кончено! Кончено!» Мне кажется, что, если я останусь здесь еще хоть на неделю, я попросту сойду с ума.

— Иди своим путем, Марго. Мы — дети мира, и не важно, где найдем себе пристанище. Все равно на Земле, верно? Ты лучше сюда посмотри.

Он взял со стула небольшой предмет, завернутый в газету, развернул и положил перед ней на стол. Это был натюрморт, писанный маслом: недопитая стопка водки, разделанная селедка на тарелке и раскрошенные ломти черного хлеба — остатки дружеской попойки. Марго вопросительно подняла на Григория глаза.

— Писано в ночь, когда Володька, как ревнивец Отелло, сбежал от тебя, нафантазировав невесть чего. Ну, помнишь, накануне показа мод. В этот момент он уже дрых без задних ног у меня на диване, а Ирина вправляла тебе мозги прямо здесь.

— Господи, — выдохнула Марго. — Какое чудесное было время! Мы все были вместе, мы были влюблены, мы были счастливы. Даже когда ссорились. Даже когда пытались ранить друг друга. Как страшно, Гриша, что этого никогда больше не будет! Ничего больше не будет!

— Эй, эй, девочка моя, зачем себя заживо хоронить! Совсем на тебя не похоже. Жизнь хороша тем, что всегда готова начаться с чистого листа. Вспомнишь тогда старого дядю Гришу. А провожать тебя завтра я не пойду. Завтра новый день, а я, с твоего позволения, останусь в сегодня.

Прага встретила Марго низким серым небом и мелким холодным дождичком, который так и норовил забраться за шиворот. «Этот город, кажется, не особенно мне рад, — подумала она.

— Или не хочет сразу поражать воображения. Приглашает к неспешному знакомству». Так решила про себя Марго, пристраиваясь поближе к окошку автомобиля.

Мокрая брусчатка мостовых, вспоротая тут и там жилами трамвайных рельсов, серые стены домов, стремительно возносящиеся к небу шпили готических соборов, ярко освещенные вывески пивных и ресторанчиков, нарядная оживленная толпа. Да, такой город интересно исследовать, у него, похоже, множество разных лиц.

Марго тронула Клауса за рукав. Он повернулся к ней, и она не смогла сдержать улыбки. Уж очень забавно он смотрелся в котелке: круглое на круглом.

— Спасибо за то, что привез меня сюда.

— Тебе нравится? Погода, к сожалению…»

— Не важно. Погода в самый раз. Знаешь, русские верят, что уезжать и приезжать в дождь — хорошая примета. Кроме того, мне кажется, что этому городу дождь к лицу.

— Праге всякая погода к лицу, вот увидишь.

— Куда мы едем?

— На Летну. Там у моего друга большая квартира. Я всегда живу у него, когда приезжаю в Прагу.

— Постой, Клаус, мы же договорились, что я остановлюсь в каком-нибудь отеле. Неудобно сваливаться как снег на голову совершенно незнакомому человеку.

— Это не незнакомый человек, а очень, ОЧЕНЬ, — Клаус особенно выделил голосом это слово, — близкий. Его зовут Франтишек, Франта, и он будет тебе рады.

Однако то, что произошло полчаса спустя, когда авто подъехало к небольшому трехэтажному дому, сплошь увитому плющом и окруженному высокими липами, сильно ошарашило Марго. Она еле успела прочесть табличку на заборе: «На Заторце, 14», — как Клаус подхватил ее под руку и буквально потащил к парадной двери, надежно охраняемой двумя мощными гранитными валькириями. Марго только успела заметить, что все окна в доме были темны, кроме одного круглого окошка, которое горело, как бессонный глаз великана, прямо под крышей.

— Он дома, дома, — бормотал Клаус.

И куда только подевалась его неспешная солидность. Громко пыхтя, он преодолевал одну за другой высокие крутые ступени, которые стонали под его немалым весом. Марго ничего другого не оставалось, как поспевать за ним. На самом верху Клаус притормозил у единственной двери, из-за которой раздавались звуки рояля, и громко, замысловато постучал особой ручкой-молоточком.

Рояль смолк, послышались легкие шаги. Дверь распахнулась, выбросив яркий сноп света на полутемную лестницу. Человек, возникший в дверном проеме, скорее, напоминал экзотическую птицу, чем хомо сапиенс. Марго не могла видеть его лица против света, но фигура его четко вырисовывалась в прямоугольнике двери. Худая, слегка сутулая, завернутая в длинные свободные одежды. Средневековый алхимик? Монах-францисканец? Впечатление довершали длинные волнистые волосы, свободно падающие на плечи.

— Франта! — возопил Клаус, устремляясь вперед. — Золотой ты мой! Солнышко!

— Мой толстый немец! Любвеобильная сарделька в пивном соусе!

— Задница-любимая!

Ошарашенная, Марго так и осталась стоять на лестнице. А маленький Франта между тем совсем исчез из виду в медвежьем объятии Клауса. Они целовались, хрюкая и всхлипывая, а Марго не знала, куда девать глаза, и жалела только об одном — что не может сейчас же провалиться сквозь землю.