Она начала понимать, почему ни разу за время своего путешествия в обществе Клауса она не испытала ни малейшей неловкости, хотя они провели несколько дней вместе, почти не выходя из купе. Поначалу она просила его выйти в коридор, чтобы дать ей переодеться или совершить утренний туалет, но потом как-то быстро забыла об этом. Она слишком была погружена в свои мысли, чтобы анализировать сей необычный феномен, но сейчас, стоя на лестнице и наблюдая встречу друзей, да нет же, не друзей, а любовников, и в этом у Марго не было ни малейшего сомнения, она поняла. Клаус не смотрел на нее как на женщину. В этом качестве она его нимало не интересовала. Милейший Клаус Доббельсдорф был гомосексуалистом.

Марго еще не успела оправиться от шока, как ее заметили. Франта вынырнул из медвежьих объятий Клауса и уставился на нее круглыми блестящими глазами, напоминающими глазки какого-то шустрого зверька, вполне безобидного на вид, но при случае готового укусить.

— Эт-то кто еще такая? — спросил он грозно.

Марго еле удержалась от улыбки. Уж больно забавно он смотрелся в своей длинной хламиде, указуя перстом в ее сторону. Ну, держись, позер!

— Я — фрау Доббельсдорф! — провозгласила Марго, выступив вперед и продев руку под локоть Клауса. — Это мой муж, и мы будем здесь жить.

— Что это значит, Клаус? — вдруг задрожавшим голосом произнес Франта. — Ты решил стать натуралом?

— Не падай в обморок, Франта, а ты, Гретхен, не шути так грубо. Видишь, напугала моего мальчика.

Клаус подошел к Франте, обнял его и поцеловал в макушку.

— Тебе ни к чему расстраиваться, мой дорогой, хотя все, что она сказала, — чистая правда.

Город открывался ей не спеша, интригуя, затягивая в хитрый лабиринт улочек и садов. Это был удивительный феномен, который она так и не смогла постичь. Построенный сплошь из серого камня, еще и потемневшего от времени, он, однако, не казался мрачным, не давил и не навевал скуку. Напротив, город был воздушен и полон беспечной жизни.

Недолгие годы свободы пошли Чехии на пользу. Она расцветала на глазах вместе со своим милым и трудолюбивым народом. Прага, естественный центр страны, богатела на глазах. По улицам колесили шикарные авто, фланировала элегантная публика, открывались роскошные рестораны, варьете и мюзик-холлы. На высоком берегу Влтавы полным ходом шло строительство гигантской киностудии «Баррандов-фильм», самой большой в Европе.

Однако город не обуржуазился. Деньги не испортили его. Во всем чувствовался особый пражский стиль, смесь наивной простоты и замысловатой элегантности. В этом городе не хотелось предаваться скотским излишествам, хотя все возможности для этого, конечно же, были. В этом городе хотелось думать, творить и особенно любить, чтобы было с кем разделить его богатства.

Володя сопровождал Марго во время всех ее долгих прогулок по городу. Они шли рядышком по древней брусчатке Карлова моста, прикасаясь друг к другу плечами, рассматривали старинные скульптуры, которые так и дышали историей. Терялись в лабиринтах узких улочек, рассматривали вывески на домах и пивнушках, спорили, где они хотели бы жить и где им сегодня поужинать. «У грифа», «У оленя» или «У двух кошек». Сходились на «Кошках» из-за одного только названия.

Володя все время был рядом, да вот только когда она хотела взять его за руку или обнять, рука хватала пустоту.

— Любимый мой, отчего тебя со мною нет? Где ты?

— Я здесь, — отвечал ветер, шелестя опавшими листьями.

— Я здесь, — перезванивались колокола церквей.

— Я здесь, — гудели клаксоны авто.

— Значит, тебе будет небезынтересно узнать, что я живу теперь на Летне в одной квартире с двумя гомосексуалистами. Один из них богемный бездельник и иногда композитор, а другой — деловой человек и мой муж. Каково?

— Каково?! — отзывались трамвайные звонки.

— Ка-ко-во?! — дробно отбивал мяч под детской ладошкой.

— Каково?! — перекликались цветочницы на углу улицы.

— Вот так, — заключала Марго. — А еще Франта предложил устроить меня в синематограф на «Баррандов-фильм». Правда, я не знаю пока, что мне придется делать. Но это не важно, правда? У меня будет работа, будет дело, будет занятие. И этот Город, который я уже люблю. Я счастлива, я живу, и только один вопрос мучает меня, мучает сильно, и я не нахожу ответа. Любимый мой, отчего тебя со мною нет? Почему это было нужно?

Слезы скользили по щекам. Она не вытирала их, и они высыхали сами, а потом опять капали и высыхали, и капали, и высыхали, и капали снова.

Итак, Марго осталась жить у Франты. На этом настоял Клаус, аргументируя свое решение тем, что даже в таком сверхцивилизованном городе, как Прага, женщине трудно одной. Они прекрасно уживутся, и места хватит всем. Опять же дешевле.

Самое занятное состояло в том, что он оказался прав. Они прекрасно поладили. Франта, несмотря на свои экзотические вкусы и повадки, оказался прекрасным собеседником, с тонким чувством юмора и обширными познаниями.

— Пристроим тебя в синематограф, девочка моя, — говорил он с непередаваемым апломбом. — Сестры Гиш удавятся шарфами, когда увидят тебя на экране. Глория Свенсон от зависти отгрызет свои полуметровые ногти все до единого. Ты еще прославишь Франтишека Кухаржа, помяни мое слово. Я буду твоим Свенгали, по-новому — продюсером. Я сделаю из тебя звезду поярче Мэри Пикфорд. Ну-ка надень свои жемчуга и пройдись. Чудо! Чудо! — восклицал он, целуя кончики своих пальцев. — Чудо! А теперь давай их сюда. На мне они смотрятся просто по-царски.

Он обожал драгоценности и тотчас же пал жертвой розовых жемчугов, которые подарил Марго Осман-бей. Стоило лишь напомнить Франте об их существовании, как из него можно было буквально веревки вить. Он наотрез отказался продавать хоть одну из жемчужин, хотя Марго позарез нужны были деньги.

— Ты — преступница, — кричал он, потрясая кулачками над головой. — Уродовать такую красоту. Только через мой труп!

И весь он, миниатюрный, тонкий, затянутый в любимый атласный халат с золотыми турецкими огурцами и витым пояском с кистями, устремлялся за Марго в ее комнату к шкатулке, где хранилось обожаемое сокровище. Франта мог часами перебирать жемчужные нити, рассматривать их на свет и в тени, драпировать платками и кусками бархата, раскладывать и перекладывать и, конечно же, примерять на себя и вертеться без устали перед зеркалом.

Чем он занимался и на что жил, было для Марго загадкой. Скорее всего самым постоянным его доходом был Клаус, а еще он подрабатывал, сочиняя иногда музыку, сопровождающую фильмы. У него были хорошие контакты в синематографических кругах, так что тоненькая струйка дохода текла и оттуда. Франта мог бы добиться гораздо большего, но страсть к сибаритству брала верх над честолюбием и жаждой достатка и славы. Он способен был отказаться от выгодного заказа просто потому, что не в состоянии был встать с любимого дивана. Он возлежал на нем, как персидский шах, не хватало только слуг с опахалами и танцовщиц с обнаженными животами.