вопрос иначе: почему в Управлении военных комендатур вы ни словом не обмолвились об этой поездке, о деньгах и прочем, а следователь узнал об этом не от вас первого, а от Лоренца и Карин Дитмар?

Майор Хлынов все так же угрюмо молчит, и Роман Иванович, усмехнувшись, продолжает:

— Уж не думаете ли вы, что мы не сумеем разобраться в этих хитросплетениях? Что станем рубить с плеча?

Алексей Петрович как-то встрепенулся, — он поднимает голову, во взгляде, устремленном на Романа Ивановича, — надежда.

— Вы хотите сказать, что Карин вне подозрений?

Роман Иванович оборачивается ко мне:

— У вас есть претензии к госпоже Дитмар?

У меня? Какие у меня претензии, он же знает, как я из-за нее спорил с Федором Михайловичем. Чего он спрашивает? Тут же соображаю — это нарочно, чтобы майора Хлынова поддеть! Я встаю, пожимаю плечами, отвечаю в тон:

— Никак нет, к госпоже Дитмар претензий не имею.

Роман Иванович разводит руками:

— Ну вот, у следователя к госпоже Дитмар претензий нет, у меня тоже. А к вам есть! Почему Карин Дитмар оказалась откровеннее вас?

От подавленности майора Хлынова теперь нет и следа, он отвечает почти весело:

— Но вы же сами сейчас сказали, почему так... Мне, знаете, всякое мерещилось... Но если все так повернулось... За молчание на допросе готов нести ответственность. И на все вопросы готов отвечать. Спрашивайте!

— Ну уж нет. Показания напишите собственноручно, а спрос за нее, — Роман Иванович кивает на дверь, — не по нашей части. Завтра к десяти извольте к полковнику Варганову, он вас ждет. А за то, что схватили негодяя — от нас спасибо! — и Роман Иванович протягивает Хлынову руку.

После ухода Хлынова Роман Иванович с минуту задумчиво кружит по кабинету, потом выглядывает в приемную и просит пригласить к нему Федора Михайловича. Всю эту неделю Федор Михайлович занят своим делом, и ему просто не до меня. Тем более, что ко мне подключился сам Роман Иванович. Когда начальник отделения входит и устало садится рядом со мной, Роман Иванович говорит:

— Ну, мы с его делом на финишной прямой... как будто. И мне кажется, Управление военных комендатур следует проинформировать.

Федор Михайлович внимательно смотрит на меня, потом отводит глаза в сторону.

— Может, следователю поручить? Я от дела оторвался, он теперь больше моего в курсе... У меня сейчас по Рюккерту серьезный разворот начинается — не сбиться бы с темпа.

Роман Иванович понимающе кивает:

— Ну, если так... можно, конечно, и следователя послать.

IV

Писать обвинительные заключения по делам — моя страсть. Особенно, если много материала. Есть где развернуться. И над тем голову поломаешь, и над этим.

Заключение по делу Лансдорфа родилось легко и сразу, за один вечер, как я и думал. Следующим утром положил черновик на стол Роману Ивановичу. Но он читать не стал, отодвинул на край — потом, мол, прочту, подожди. Закурил, глянул на часы.

— Знаешь, где разыскать Карин Дитмар?

— Так ведь, Роман Иванович, я же сам позавчера устроил ее в гостиницу СВА, — виноват, теперь не Военной администрации, а Контрольной комиссии.

— Ну, верно, там она и сейчас. Прихвати с собой майора Хлынова, зайдите к ней: надо женщину поблагодарить за добрые дела и помощь. Скажи — после обеда наша машина пойдет в Шварценфельз, отвезем ее домой. Понял? Особо, конечно, не задерживайтесь, тебе назначено в десять к полковнику Варганову, а в одиннадцать у него совещание. По этому делу, по Хлынову, но тебе на совещании быть не надо, там другие вопросы. Майор Хлынов у меня в приемной — видел его? Ну все, идите.

В двухместном номере, куда позавчера по моей просьбе поместили Карин Дитмар, жила приехавшая из Мекленбурга майор-медик — женщина высокая, с мужеподобным строгим лицом, громким голосом и, видимо, сильным характером. Она немного изъяснялась по-немецки, и я еще подумал — это неплохо. Карин не придется целыми днями молчать.

Когда мы с майором Хлыновым по широкой ковровой дорожке поднялись на второй этаж гостиницы, первой, кого я увидел, была майор-медичка: одетая по форме, она неторопливо шла нам навстречу. Подойдя вплотную, остановилась, коротко, кивком головы, поздоровалась и требовательно спросила, обращаясь ко мне:

— Долго здесь жить вашей подопечной немке?

Я положил ладонь на локоть Хлынова: ему не следовало вмешиваться.

— Она вам надоела?

— Надоела? Да жалко, знаете, смотреть, как она вся истосковалась! А слушайте, этот майор Хлынов, он хоть порядочный человек?

— Вполне.

— Что же он за эти три дня ни разу не наведался?

— Нельзя было.

— Ах, да бросьте вы! Что за глупости! Как это нельзя прийти к женщине, которая тебя любит? Попался бы он мне под скальпель, этот ваш Хлынов, я б его привела в чувство! Женщина тут убивается, а он глаз не кажет!

Я искоса глянул на майора Хлынова — каким-то отсутствующим взглядом он уставился в ее лицо. Я подумал — уходят минуты, к десяти быть у полковника Варганова.

Я приложил руку к козырьку, улыбнулся:

— Так извините нас, товарищ майор медицинской службы, мы с вашего разрешения пройдем в номер. Соседка уж встала?

— Она и не ложилась.

Карин Дитмар стояла у окна, зябко накинув на плечи небольшой шарфик из черного бархата. Когда мы вошли, она с вежливой улыбкой пригласила нас сесть и, выжидающе глядя на нас, опустилась на стул у окна.

Майор Хлынов молчал, и я понял, что лишний здесь.

— Фрау Дитмар, мне поручено передать вам благодарность за оказанную помощь при разборе этого дела... (я тут же спохватился — что за бюрократическая фраза!). Фрау Дитмар, примите нашу благодарность! Сегодня после обеда вас на машине отвезут в Шварценфельз...

Она с тревогой обернулась к Алексею Петровичу:

— А вы?..

Я вмешался:

— Алексею Петровичу придется еще немного задержаться. Впрочем, он вам все сейчас объяснит, а я пока урегулирую кое-какие дела... — И я ушел. И в номер больше не вернулся. Зачем?

Майор Хлынов, один, спустился в вестибюль без пяти минут десять — неистребима военная точность. Лицо его было спокойным и умиротворенным, и я подумал: ну разумеется, он должен был оставить Карин уверенной в том, что все будет хорошо, что не может у них все так нелепо оборваться, иначе как ей тут жить — без него, без надежды увидеться, как жить и как петь свои песни?

V

Сухощавый, серьезный адъютант