успокоиться, Ньюмен вынул из сейфа материалы на Хлынова: все собранные за эти месяцы донесения, фотоснимки, свои планы — теперь это был солидный том. Солидный и абсолютно никому ненужный. Почему же провал?

Русский был одинок, в критическом возрасте, когда мужское естество в поисках женщины толкает подчас на безрассудные поступки. Все складывалось как нельзя лучше: элементарный мужской климакс, вот что здесь было. Правда, эти русские даже элементарной физиологии умеют придавать не то мистический, не то романтический оттенок. Русский майор не упускал ни одной возможности видеть свою певицу. Он мок под дождем, провожая ее, как истый рыцарь, с концертов домой, и прощания их были такими умилительно-нежными... Разве не понимал этот русский, что у него есть только один выход: чтобы жить со своей певицей, надо бежать на Запад — хоть в Федеративную Германию (кстати, Лансдорф помог заранее подыскать подходящую виллу, на берегу Вурмзее, в Баварии...), хоть в Штаты. Конечно, потом Ньюмен нашел бы способ заставить его выступить по радио, а может, и книгу написать. Что-нибудь об отсутствии подлинных чувств за железным занавесом — на собственном горьком опыте... Но это же потом, потом! И, право — не такая уж это высокая цена за счастье быть со своей певицей... Ньюмен отодвинул бесполезный том, — он его так и не раскрыл, — встал из-за стола, задумчиво походил по кабинету. Стало совсем темно, он и не заметил, как спустился вечер. Но света зажигать не хотелось. Зазвонил телефон. Ньюмен безразлично снял трубку:

— Вас слушают.

— Это я. Говорю с вокзала. Ее нет.

— Теперь уж и не будет, Джен. Можете возвращаться.

— Парней отпустить?

— Да, да, пусть убираются.

— До встречи.

Ньюмен буркнул в ответ нечто нечленораздельное и бросил трубку.

Провал был полный — по всем линиям. И то, что певица тоже не явилась, было еще досаднее: уж ей-то, казалось бы, какая разница: Восток ли, Запад ли. Что за чепуха — любовь на политической основе! Лансдорфа жаль — толковый был человек. Да, с последней ступеньки сорваться — что может быть обиднее... А старик такого провала ни за что не простит...

Глава шестая

I

В час дня, отпустив лейтенанта Почепко, я доложил Роману Ивановичу все материалы, и он сказал, что заключительную очную ставку проведет сам, после трех часов — к этому времени я должен был вызвать Карин Дитмар и майора Хлынова. За мной оставалось и обвинительное заключение, которое я надеялся составить за вечер, и я позволил себе спросить, можно ли на послезавтра заказать билет (сутки набросил на всякий случай, для страховки, хотя на завтра ничего больше не оставалось).

Роман Иванович задумчиво на меня посмотрел, помолчал, потом кивнул:

— Завтра не пришлось бы тебе одно деликатное задание выполнять... Ну, ну, не приходи в ужас, нового дела не будет, — все с этим связано, с майором Хлыновым. Впрочем, я еще ничего не решил, а уж послезавтра можешь вылетать — железно.

Настроение у меня теперь просто праздничное — и от того, что дело, поначалу казавшееся таким трудным, завершено; и от того, что работать с Романом Ивановичем — всегда одно удовольствие, я люблю следить, как он ведет допрос, а тут целых две очные ставки, да еще между такими людьми — у каждого свой норов, и очень мне интересно, как Роман Иванович ставку поведет... И еще у меня праздник на душе от того, что послезавтра буду в Москве, у своих, а Лариске телеграмму давать не стану, приеду к ним вечером, часов в шесть-семь, когда все соберутся, да с охапкой цветов, Лариска цветы любит, гладиолусы — свалюсь, как снег на голову. Вот она рыжей головой качнет, усмехнется — это она умеет! — «Ну, — скажет, — выкинул номер! Это, — скажет, — всегда так будет?».

II

Роман Иванович мастерски расставляет точки над i.

Со стороны может показаться, что эта очная ставка и ее исход глубоко безразличны Роману Ивановичу: лицо его совершенно непроницаемо, в голосе — никаких интонаций. Роман Иванович считает, что подследственный не должен читать в душе следователя, не должен догадываться, что для нас важно, что — нет, что мы знаем, чего — не знаем. Но я-то за эти годы изучил Романа Ивановича. Я-то понимаю, каким напряжением воли дается ему эта бесстрастность!

Мой кабинет для очной ставки оказался мал, и Роман Иванович распорядился перейти к нему.

Я устроился у стены, очную ставку ведет сам Роман Иванович. Напротив него, лицами друг к другу, сидят Лансдорф-Лоренц и Карин Дитмар, которой я не перестаю удивляться. Она, конечно же, волнуется, но волнение выдают только кончики пальцев опущенных рук, которыми она время от времени бесцельно поглаживает полированные ножки стула.

Роман Иванович оборачивает чуть одутловатое лицо к Лансдорфу — официальная часть ставки завершена: знакомы ли друг с другом? С какого времени? В каких отношениях? Нет ли родства или личной неприязни? Чуть помедлив, Роман Иванович говорит:

— Господин Лансдорф-Лоренц, мы вынуждены кое-что уточнить. Вы знаете, в разведке, как и в политике, нет симпатий и антипатий, есть лишь выгода, необходимость и целесообразность. И хотя ваш следователь аттестует вас неплохо, мы вынуждены дать вам очную ставку с госпожой Карин Дитмар.

Лансдорф-Лоренц, чуть склонив голову к левому плечу, внимательно слушает, и я думаю — здорово у него это выглядит: вроде бы понимает... Переводчик Романа Ивановича, маленький Саша Бельц (он был настолько мал, что о нем в шутку говорили, будто на ходу его перетягивает пистолет ТТ, с которым он никогда не расставался...) — Саша Бельц, дождавшись конца фразы, тут же переводит, и Лансдорф согласно кивает:

— Так точно, шеф, я все понимаю. Я рассказал все совершенно откровенно.

Роман Иванович, хорошо понимавший по-немецки, но предпочитавший не говорить из-за своего, как он называл, урало-вологодского акцента, прерывает излияния Лансдорфа:

— Откровенно все рассказали или только играете в откровенность?

Брови Лансдорфа взлетают вверх, всем своим видом Лансдорф выражает крайнее недоумение:

— Я вас не понимаю! Господин обер-лейтенант, наверное, может засвидетельствовать...

— Нет, не может. Он знает о вас не больше того, что вы ему рассказали. Итак, повторим суть комбинации.

— Извольте: русский майор и госпожа Дитмар любят друг друга и не хотят расставаться. В условиях Восточной зоны или России они не могут устроить совместную жизнь. Надо помочь им обрести счастье на Западе. Уточняю — все