Перелопатив все дела, Петр и Рейхер с трудом отобрали одиннадцать кандидатов. Их надежность не вызывала больших сомнений. У большинства руки были по локоть в крови: расстрелы военнопленных и участие в карательных акциях в Краснодаре, Майкопе и Армавире.

Ровно в двенадцать они возвратились в кабинет Штайна и доложили ему свои предложения. Он бегло просмотрел список кандидатов и, оставив без изменений, утвердил. Затем вызвал дежурного и отдал последние распоряжения по подготовке группы к выезду. Сборы были недолги. Не дожидаясь обеда, наскоро перекусив, Рейхер и Петр, а вместе с ними одиннадцать курсантов-диверсантов с полной выкладкой погрузились в грузовик и выехали в станицу Абинская.

Основанная черноморскими казаками в середине девятнадцатого века, она долгое время играла роль форпоста против набегов горцев-шапсугов и адыгов на русские поселения на Северо-Западном Кавказе. Расположенная в предгорьях, в долине реки Абин, станица запирала проходы к перевалам на Новороссийск и Геленджик. Расстояние до нее от Крымской составляло чуть больше десяти километров, но из-за налета авиации поездка растянулась на целый час.

В Абинскую группа добралась без потерь. Там их встретил ефрейтор Шойрих, вторую неделю исполнявший обязанности нештатного коменданта пункта переброски разведывательно-диверсионных групп в тыл русских. Он лез из шкуры вон, чтобы угодить Рейхеру, но тот наотрез отказался останавливаться у него. Здание бывшего правления табачной артели «Рассвет», несмотря на многочисленные бомбежки, не пострадало. В штабе, где было оборудовано несколько комнат под общежитие, царил относительный порядок. Ту же под боком, в огромном деревянном сарае, из которого за два года войны не успел выветриться запах табака, располагались тренажеры и стрельбище.

Обескураженный отказом, Шойрих пытался переубедить Рейхера в его опасениях. Но тот не поддался на уговоры: его насторожило то, что пункт находился в нескольких сотнях метров от блошиного рынка. Там постоянно терлись подозрительные личности, и потому нельзя было исключать, что среди них могли затесаться лазутчики большевиков. Появление во дворе подвыпивших румын и полицейских с баулами и кошелками подтвердило опасения Рейхера: пункт переброски агентуры основательно засветился. Бывший тыловик Шойрих, похоже, времени даром не терял и успел наладить свой бизнес, превратив филиал группы в проходной двор. Рейхер не стал разбираться с ним — это уже было делом Райхдихта, и вместе с Петром занялся поисками нового места для группы.

За три часа они объехали почти всю станицу и остановили выбор на хуторе Пантелея Узана. Десяток саманных, крытых камышовыми крышами, хат и сараев — все, что осталось от некогда большого рода казацкого старшины. Заброшенные, с провалившимися крышами конюшни, потрескавшиеся от времени и артиллерийских разрывов бетонные чаны для выделки шкур и старый, раскинувшийся на добрых два гектара одичавший сад напоминали о том, что когда-то здесь кипела жизнь. Гражданская война, раскулачивание и снова война окончательно опустошили хутор. В двух хатах, чудом уцелевших после бомбежек и грабежей, проживали полуглухая баба Дуня Пацан и немногословная тетка Мария Узан. В полукилометре от хутора располагался заброшенный кирпичный завод. Он и карьер как нельзя лучше подходили для тренировок группы.

Определившись с местом, Рейхер и Петр возвратились обратно. У ворот их встретил Шойрих. Почувствовав, что запахло жареным, он рассыпался мелким бисером перед Рейхером и пытался затащить его в столовую. Тот наотрез отказался от ужина и приказал курсантам перегрузить из машины все имущество, оружие, ящики с патронами и взрывчаткой в две подводы. После этого группа в полном составе отправилась на хутор. Их появление смертельно напугало старух, они суматошно заметались по двору. Рейхер не стал с ними церемониться — приказал перебраться в летние кухни и запретил без разрешения выходить на улицу.

Разгрузив подводы, диверсанты разбрелись по хатам занимать места и устраивать походный быт. Но Рейхер не дал им расслабиться. Как только они распихали вещи по углам, снова собрал во дворе и, несмотря на то что на улице начали сгущаться сумерки, разбил на две группы: одну — возглавил сам, другую — поручил Петренко, и затем повел к кирпичному заводу. Давно потухшие печи для обжига кирпича и пустые склады подходили для стрельб и отработки приемов рукопашного боя, а карьер, где раньше добывалась глина, оказался идеальным местом для тренировки взрывников.

С этого часа и в течение следующих семи дней с раннего утра и до позднего вечера территорию кирпичного завода сотрясали взрывы и бешеная стрельба. Рейхеру и Петренко лишний раз не приходилось подгонять подчиненных: в тылу у большевиков им предстояло рассчитывать только на самих себя, и потому будущие диверсанты тренировались до седьмого пота. Дальняя стена печи для обжига, исклеванная пулями, напоминала морскую губку, а карьер выглядел так, будто над ним ни один час поработала авиация. Однако Рейхер не давал отдыха ни себе, ни другим. Занятия заканчивались с наступлением темноты. Под монотонный звук дождя диверсанты, волоча ноги по непролазной грязи, возвращались в хаты и, перекусив, тут же валились спать, чтобы на следующий день до наступления рассвета все повторять сначала.

Подходили к концу восьмые сутки подготовки диверсионной группы. Хутор Пантелея Узана ненадолго погрузился в тревожный сон. И только часовые продолжали бодрствовать, настороженно вслушиваясь и вглядываясь в коварную ночную темноту, ловили каждый звук и шорох. Долго не могли уснуть в летних кухнях и баба Дуня с теткой Марией. Подрагивая от холода и страха перед мрачными постояльцами, бедные женщины ворочались с боку на бок под застиранными до дыр старыми половыми подстилками и молили бога, чтобы они поскорее убрались восвояси.

Приближался рассвет. На этот раз русские бомбардировщики, пролетев над хутором, взяли курс на порт Тамань, и часовые не стали поднимать тревоги. Вскоре с запада донеслись лай зениток и глухие разрывы тяжелых авиабомб. Земля на бомбежку отозвалась жалобными вздохами. Стены хат и сараев задрожали мелкой дрожью, с потолков посыпалась побелка, затем все затихло, и больше ничто не нарушало хрупкого покоя, безмерно уставшей от войны и бессмысленной жестокости человека, природы.

Перед рассветом подозрительные шорохи и хруст веток в саду подняли на ноги часовых. Короткая автоматная очередь разорвала чернильную темноту. В ответ донесся мучительный всхлип, а спустя минуту со стороны реки послышался треск замерзшего камыша. В хатах запоздало захлопали двери, и раздался топот ног. Во двор выскочили взъерошенный Рейхер, вслед за ним Петренко и остальные диверсанты. Они залегли у плетня и, выставив вперед стволы автоматов, высматривали врага в утреннем сумраке. Обостренный опасностью слух ловил малейшие шорохи: писк разбуженных в саду птиц, жалобное блеяние в сарае напуганных стрельбою коз и плач двух старух. Партизаны, если это были они, а не кабан или одичавший без хозяев скот, больше не напоминали о себе.

Налетевший со стороны гор ветер, прошелестев в верхушках старых яблонь и груш, помчался дальше в степь. И опять на хуторе все погрузилось в вязкую тишину. Рейхер дал команду «Отбой!», и диверсанты потянулись к хатам, чтобы успеть прихватить кусочек сна перед изнурительной муштрой наступающего дня.