Здесь же, у перевала, среди хрупкого белого безмолвия безраздельно властвовала смерть. О себе она напоминала уродливыми язвами воронок от разрывов мин и снарядов, серыми рубцами окопов и ходов сообщений, ржавой паутиной колючей проволоки. На ней мучительно изгибались бездыханные тела русских и немецких солдат. Они словно рвались вперед с этого убийственного рубежа, чтобы завершить последнюю атаку.

На крохотном пятачке у подножья перевала в последнюю неделю в яростной рукопашной схватке дважды сходились горные стрелки из батальонов «Эдельвейс» и бойцы дивизии особого назначения НКВД. Последний бой произошел накануне, после него на передовой ненадолго воцарилась непривычная тишина. Окопы будто вымерли, и только в глубине тыловых порядков из-под деревьев пробивались еле заметные сиреневые дымы походных кухонь, а на ветру слабо потрескивало болтавшееся на веревках замерзшее нательное белье. Лишь изредка зловещее безмолвие нарушал звук одиночного выстрела снайпера, и раскатистое эхо вновь безжалостно напоминало о затаившейся среди равнодушных скал смерти.

В те критические дни схватки за Кубань туапсинский нефтяной терминал работал без перебоев. Эшелоны с бакинской нефтью шли днем и ночью. Ее вожделенный запах сводил Гитлера с ума.

Русские вплотную приблизилась к Ростову. Грозный рев их тяжелой артиллерии был слышен в центре города. Армии группы «Дон» едва сдерживали усиливающийся натиск дивизий Южного фронта напористого генерал-полковника Еременко. В случае захвата его частями этого стратегически важного оборонительного узла возникала реальная угроза окружения военной группировки фельдмаршала Клейста на Кубани. Там положение гитлеровских войск было и того хуже. «Русский каток», подминая под себя одну дивизию за другой, грозил сбросить ее в море. Поэтому Клейст при каждом своем докладе в Ставку просил Гитлера только об одном — о бензине, солярке и керосине, чтобы заправить баки самолетов, танков, кораблей и отбиться от атак русских.

В Берлине, как могли, жали на союзника — маршала Антонеску. В Бухаресте делали все возможное и невозможное, чтобы помочь Клейсту избежать катастрофы и одновременно сохранить собственные дивизии, завязшие в боях на, казалось бы, неприступной для большевиков «Голубой линии». Но, несмотря на все усилия, советские подводные лодки, дежурившие на подходах к устью Дуная, продолжали одна за другой топить танкеры с румынской нефтью.

К концу февраля «железная армада» вермахта на Кубани уже задыхалась от недостатка топлива. В то время как части Красной армии не испытывали с ним значительных перебоев, Гитлер рвал и метал, требуя от Геринга стереть с лица земли нефтетерминалы в Баку, Поти и Туапсе. Тот бросил в бой лучших своих асов, но и они оказались бессильны. Налет обернулся чудовищными потерями среди люфтваффе. Гитлер пришел в бешенство. Раздавленный, униженный Геринг в свое оправдание ничего вразумительного сказать не мог и с позором покинул Ставку. Вызванный после него шеф абвера адмирал Канарис поднял дух Гитлеру. Главный контрразведчик и шпион Германии, как всегда, в своих предложениях был осторожен, но оптимистичен. Он оценил задачу проведения диверсий на нефтяных терминалах в Туапсе, Поти и Батуми как крайне сложную, но выполнимую для диверсантов из специального батальона «Бергман», укомплектованного выходцами с Северного Кавказа и до недавнего времени одного из наиболее боеспособных разведывательно-диверсионных подразделений — абвергруппы 102.

В отличие от Геринга, хитрый лис Канарис, конечно, не преминул посетовать на возможные невосполнимые потери среди личного состава и колоссальные материальные затраты. Гитлер с этим не стал считаться — война требовала и не таких жертв. Поэтому адмирал получил полный карт-бланш на проведение операции и неограниченные материальные средства. На ее выполнение подчиненным Канариса было отведено две недели. Накануне летней военной кампании на Восточном фронте, в которой Гитлер намеривался взять реванш у советского вождя Сталина за сокрушительное поражение на Волге, поэтому жизни десятка лучших диверсантов и разведчиков рейха были вполне приемлемой ценой.

В тот же день из штаб-квартиры абвера в Берлине за подписью адмирала в адрес командира спецбатальона «Бергман» капитана Оберлендера и исполняющего обязанности начальника абвергруппы 102 обер-лейтенанта Штайна были направлены срочные шифровки. Канарис требовал от них сделать все возможное и невозможное, чтобы обеспечить в кратчайшие сроки подготовку и направление наиболее надежных и проверенных групп диверсантов для выполнения особой задачи на объектах «Д» в городах Туапсе, Поти и Батуми, взамен сулил самые высокие награды из рук фюрера.

Связь в абвере пока еще работала без перебоев, и спустя короткое время за две с половиной тысячи километров от Берлина в далекой и мало кому известной кубанской станице Крымской шифраппарат выплюнул на стол дырявую, будто швейцарский сыр, бумажную ленту. Прошло еще полчаса, и полная расшифровка приказа адмирала лежала перед Бруно Штайном.

Он еще не успел как следует протереть газа и тупо смотрел на листок бумаги. Шифровальщик переступил с ноги на ногу и застыл под его холодным немигающим взглядом. На худом непроницаемом лице Штайна трудно было прочесть какие-либо эмоции, лишь в глубине водянистых глаз на мгновение вспыхнули и погасли желтые искорки, а тонкие и бескровные губы сжались в темную щель. Он провел по лицу ладонью, словно прогоняя остатки сна, и пододвинул к себе шифровку.

Перечитав ее дважды, Штайн не сдержался и чертыхнулся. До этого дня он с уважением относился к Канарису. За четыре года службы под его началом он не раз убеждался в незаурядных способностях адмирала как разведчика и поразительной дальновидности как руководителя. Операции, кажущиеся на первый взгляд рутинными, после его вмешательства получали самое неожиданное развитие и давали блестящие результаты. Железный Крест II степени за разведывательную операцию под Моздоком, полученный Штайном из рук самого Канариса, являлся тому лишним подтверждением. Но в сложившейся обстановке, когда под натиском русских фронт на Северном Кавказе трещал по всем швам и абвергруппа вместе с войсками Клейста не сегодня, так завтра могла быть уничтожена, приказ Канариса был чистым безумием.

Шифровка взорвала Штайна. Он выскочил из-за стола и заметался по кабинету. В этой богом и чертом забытой казацкой станице Крымской, где временно разместился штаб группы, ему предстояло сделать за неделю то, что не удалось выполнить его предшественникам за все предыдущие месяцы. Четыре самые боеспособные и подготовленные группы агентов, направленные капитаном Гессом, а ранее — подполковником Гопф-Гойером для совершения диверсий в Туапсе, Поти и Баку, как в воду канули. Последняя — Загоруйко, на которую было потрачено столько сил и нервов, несколько дней назад бесследно исчезла в этих, ставших для Штайна ненавистными, горах.

«Идиоты! Безмозглые тупицы! Только из одной петли вылезли, так в другую толкают! О чем в Берлине только думают?» — он в душе проклинал адмирала, а вместе с ним всех чиновников от разведки, отсиживавшихся в теплых кабинетах.

И было за что. Наступление большевиков развивалось столь стремительно, что он, не дожидаясь команды сверху, на свой страх и риск принял решение: пока не поздно вывести всю группу из Краснодара. Эвакуация скорее напоминала паническое бегство, впопыхах забыли про трех лазутчиков-партизан, оставшихся в камерах, а на переправе через реку Кубань утопили машину связи.