Выстрел из парабеллума заставил его остановиться. Рука бессильной плетью упала вниз, пальцы разжались, и скользкий обломок кирпича с налипшими на него волосами и лохмотьями кожи вывалился на землю. Пленный отпрянул от безжизненного тела, поднял голову, испепеляющим взглядом прошелся по врагам и остановился на Райхдихте.

— Русский, ловкий, но глупый. Ты не убежал — значит, я не виноват, — процедил гитлеровец, и парабеллум затрясся в его руке.

На этом «круг гладиатора», как называл свою садистскую затею Штайн, не завершился. Изуверская пляска смерти продолжилась. Последнего пленного, сумевшего заколоть диверсанта, пуля снайпера, засевшего на смотровой площадке, настигла у забора. Тринадцать безжизненных тел остались лежать на земле. Проверка агентов-диверсантов подошла к концу. Теперь Штайн мог смело доложить Гемприху о готовности группы к выполнению задания адмирала Канариса. Дальше задерживаться на полигоне он не стал и вместе с Райхдихтом, Бокком и Шойрихом выехал в Крымскую.

Рейхер, оставшись в одиночестве, не испытывал большого желания мокнуть под начавшим накрапывать дождем и, поручив Петренко с Асланидзе заняться очисткой полигона от трупов, отправился на хутор. Диверсантам пришлось изрядно повозиться с телами убитых: вязкая глина налипала на лопаты — земля словно отказывалась принимать погибших. После чего они, с трудом волоча ноги по непролазной грязи, возвратились на хутор и разбрелись по своим углам.

Поздний ужин начался при гробовом молчании и без Рейхера — тот не вышел к столу. Проверка, устроенная Штайном, вывернула всех наизнанку. Даже недалекому Белодеду стало понятно, что гитлеровцы смотрели на них как на скотину, которую, когда приходило время, можно было безжалостно бросить под нож. И только появление на столе трехлитровой бутыли самогона оживило обстановку и развязало языки. Пили зло и без меры. За первой бутылью последовала вторая, а после ухода Петренко ужин превратился в бесконечную пьянку.

Утром на зарядку Рейхер вышел в гордом одиночестве. Чуть позже к нему присоединился Петренко. Остальные диверсанты после вчерашней попойки с трудом держались на ногах. Рейхер пришел в ярость, первыми ее жертвами пали Манько и Гуцаев. Они вообще не вязали лыка. Для них отрезвление началось не с огуречного рассола, а с зуботычин, рассвирепевшего Рейхера. Под его рев те из диверсантов, кто еще мог двигаться, выволокли Манько с Гуцаевым из хаты и погрузили в подводу. Рейхер распорядился отвезти их в Крымскую на расправу Штайну.

Отправив штрафников, он принялся приводить в чувство остальных диверсантов. После отрезвляющего душа, устроенного на дворе у колодца, пропустил их через «мельницу». Обнажившись до пояса, Рейхер, поигрывая колесами от телеги, заменявшими ему гири, бросал свирепые взгляды на жавшихся в кучку проштрафившихся пьяниц. Его спина и грудь бугрились узлами тренированных мышц. Бывший чемпион Берлина по борьбе находился в блестящей форме. Закончив разминку, Рейхер взялся за диверсантов и не скупился на захваты и броски — они «летали» по двору, будто мешки с опилками. И только гигант Асланидзе попытался оказать ему сопротивление. Нескольких минут между ними шла напряженная борьба. В конце концов, техника Рейхера одержала верх над грубой силой. Асланидзе был повержен. Бросив на него снисходительный взгляд, Рейхер приказал:

— Асланидзе! Тем, кто не протрезвел, еще по ведру воды! Затем все на завтрак.

— Яволь, герр лейтенант, — просипел тот и потащился к колодцу. Вслед за ним уныло потянулись остальные диверсанты.

Рейхер и присоединившийся к нему Петренко возвратились в хату. Переодевшись, они сели за стол. Завтрак подходил к концу, когда с улицы послышался шум машины, и затем во двор въехал опель Штайна. Из него выскочил Бокк. Его возбужденный вид говорил: на базе группы в Крымской произошло что-то чрезвычайное. Рейхер было подумал, что информация о Манько и Гуцаеве уже дошла до Штайна, но ошибся. Внезапное появление Бокка не имело к ним никакого отношения. Причина заключалась в другом.

Накануне, во время допроса русского «языка» в тайной полевой полиции, были получены ценные сведения. Всех обстоятельств Бокк не знал, но то, что выдал пленный, представляло несомненный интерес и могло существенно облегчить проведение диверсионной операции в Туапсе. «Язык», захваченный разведчиками четвертой горной дивизии, не являлся важной штабной шишкой, а был лишь «ванькой взводным». Главная его ценность заключалась в том, что несколько недель назад младший лейтенант командовал ротой в батальоне, охранявшем нефтетерминал в Туапсе.

Эта новость подняла настроение Рейхеру. После досадных «проколов» с Манько, Гуцаевым и Ромишвили удача, похоже, снова улыбнулась ему. Оставив за себя Асланидзе, он вместе с Петренко отправился в Крымскую. Водитель выжимал из машины все, что можно, и ее, как лодку во время шторма, кидало из стороны в сторону на разбитых артиллерийскими тягачами и танками улицах станицы. Эта бешеная тряска продолжалась до тех пор, пока они не выехали на дорогу Краснодар — Новороссийск. Темная лента шоссе запетляла среди предгорий. Рейхер расслабился, прикрыл глаза и задремал. Петренко отсутствующим взглядом скользил по унылому пейзажу, мелькавшему по сторонам.

До Крымской было рукой подать, когда у хутора Новоукраинка из-за гор внезапно появились русские самолеты. Грозный гул тяжелых авиационных моторов в считанные секунды смел всех с дороги. Фридриху не требовалось давать команду. Опытный водитель, не раз бывавший под бомбежкой, он успел высмотреть провал в ограде сада и направил туда машину. Опель подбросило на обочине, и Рейхер едва не протаранил головой лобовое стекло. Спасла реакция опытного борца — рука приняла на себя удар. Не обращая внимания на боль и не дожидаясь остановки, он на ходу выскочил из машины и кинулся под ствол старой яблони. Вслед за ним, как горох, посыпались остальные. В соседнем саду и прилегающем к дороге перелеске еще какое-то время звучали истошные команды, а затем их заглушил один всепоглощающий звук. Он плющил и вгонял в землю отчаянных храбрецов и последних трусов. Они были бессильны перед затаившейся смертью, что сотнями килограммов разрушительной взрывчатки в любую секунду могла обрушиться на головы.

Рейхер и Бокк, а с ними и Петренко напряженно всматривались в небо и с надеждой искали в нем свои самолеты, но они так и не появились. Русские бомбардировщики не меняли направления и строго, словно на параде, сохраняли дистанцию. Их хищные тени скользнули по лесной вырубке и нависли над дорогой. Рейхер от бессилия скрежетал зубами и грозил небу зажатым в руке парабеллумом. В это время где-то в районе Крымской запоздало тявкнули зенитки, и белые шары распустились в небе. Прошла минута-другая, зенитки смолкли, небо очистилось от разрывов, а темные размытые силуэты самолетов уже напоминали собой стаю безобидных птиц.

На дороге снова все пришло в движение. Рейхер, отряхнув с куртки прошлогодние листья и грязь, направился к машине, к нему присоединились Петренко с Бокком. Оставшиеся до основной базы группы километры они проехали без остановок. За время их отсутствия здесь ничего не изменилось. На пути к штабу их перехватил дежурный и повел к бывшему овощехранилищу. В одной части его мрачных сырых подвалов располагалось бомбоубежище, а в другой — находились временная гауптвахта и тюремная камера. В последнее время она не пустовала — работы у Райхдихта хватало.