— Прости, — сказала девушка, а я словно впервые вижу её. Передо мной не куколка из богатой семьи, не раззолоченная жена аристократа, а моя повзрослевшая сестра.

Нам обеим по девятнадцать лет. Мы обе давно не дети. В наших сердцах обитает и радость, и боль, и горечь поражения, и счастье обретения. Мы многое пережили, и вот новая беда.

В чертах сестры читается материнская основа. Тот же изгиб бровей, взлёт ресниц, нежность губ. Волос на голове тонок, особенно на лбу и висках. Она крутит их в витые кудряшки, спускает к шейке, удлиняя лицо совсем как делала мама. Кали многое от неё взяла. И так мало от отца, хотя должно было быть наоборот. Только цвет волос насытился серебром за лето, и в радужке глаз появились белые пятна. К старости она окончательно выцветет, став настоящей серебряной драконицей. Красавицей Каргатского двора.

Но сейчас со мной была моя сестричка. Девчонка, что так отчаянно хотела, чтобы её любили и ценили. Она безропотно следовала воле родителей, была послушна и мила, учила придворный этикет, великолепно танцевала и шила, знала арифметику, умела вести учёт и командовать слугами. Из неё выросла настоящая аристократка, но разве всё это поможет справиться с горем?.. Ни единая драгоценная книга из арсенала наставника Брута не подскажет, как себя вести с любимым человеком, раздавленным бедой…

— Прости, что не увидела. Не поняла, что происходит. Не заметила твою боль. Не смогла подобрать слов, чтобы выразить сожаление и сочувствие… Прости, что и вполовину не могу понять, что ты чувствуешь. И просто не знаю, как поддержать, — с трудом подбирая слова, говорила она, а на щёки падают крупные слезинки, которые она так хорошо обычно умела прятать.

Я перехватываю её руку, сама тянусь к ней, чтобы обнять покрепче, чтобы увлечь к себе в постель под одеяло, чтобы прижать к сердцу, слушая её бессвязные слова, чтобы самой заговорить с трудом и с таким разбросом мыслей, что и смысла не уловить — сплошной крик.

Когда Ник сказал, что Арта нет, я завопила. Про себя да с таким надрывом, что стало больно дышать. И до сих не могу вдохнуть полной грудью — воздух остался там, на камнях, где меня пытались сжечь, принеся в жертву их проклятым богам.

Я должна была умереть. Тогда боль отступила бы. Тогда сердце перестало бы его искать. Это ведь самое невыносимое — он ушёл за грань, а я продолжаю разыскивать его здесь. Будто он спрятался от меня. Будто это такая злая игра. Как победить эту невыносимость?

— Время, Сэлли. Время лечит. Сначала боль как нескончаемая мука, потом едва терпима, потом она шепчет по ночам, потом ноет в грудной клетке, потом стихает, вспыхивая лишь на мгновение, и в конце остаются только смутные видения прошлого счастья. Помнишь, как долго печалилась мать? Она плохо спала, часто ходила по замку ночами, будто потерялась или потеряла кого-то… Помнишь, как она рыдала, когда отца принесли с охоты и когда доктор сказал, что не может помочь? Такая боль… Но и она прошла, оставшись воспоминанием о любви слияния. Мама взяла себя в руки и смогла построить новую жизнь. А теперь сама знаешь — новое счастье, новое дитя… Она писала, что хочет назвать его Кирстом, вплетя в имя нашего брата Кристана…

Мы лежим, обнявшись как детстве, говорим обо всём и ни о чём конкретном, перебирая в памяти события давно минувших дней. Мне чуть легче, но и чуть тяжелее — никак не удаётся склеить себя в прежнюю Селесту. Эта новая до краёв полна печали. В ней не осталось места ничему новому. Разве только знанию — как именно он умер. Что произошло? Был ли это несчастный случай? Нападение врага? Проделки судьбы? Старые боги? Что посмело забрать его у меня?

Даже ариус волнуется от этих мыслей. Белые кольца дыма расползаются невидимым для сестры покрывалом по полу, вздрагивая от каждой чересчур острой мысли. Я лениво слежу за ними, убаюканная голосом Кали, что не сразу улавливаю смысл её слов.

— Вы сегодня уезжаете в Лапалию? — спрашиваю немного растерянно.

— Так повелел король. Я не знала, как тебе сказать. Его Величество с утра отдал распоряжение и Деян уже собирает вещи. Нас отправят телепортом, что звучит нереально дорого, и совсем непонятно, почему так спешно. Почему нельзя обычным морским путём? Да, это не быстро, но к чему ускорять события, когда нас ждут только зимой? Я пыталась сказать, что не смогу оставить тебя, что это неправильно, но Деян и слышать ничего не хотел. Даже не попыталась поговорить с Акрошем или королём. Нам выделяют приличное содержание, а это единственное что удержит на плаву и нам не придётся вставать под крыло дяди и терять фамилию. Кстати, поздравь меня, теперь я Калиста Адельская, носящая розовые с серебром цвета. Герб — половинчатое солнце. Деян определился с выбором, так что перед отъездом он зарегистрирует нашу фамилию и род, — с затаённой гордостью закончила сестра, а я разомкнула объятия, позволяя ей выползти из кровати. Она, не обернувшись, тотчас обратилась к зеркалу, принявшись поправлять сбившиеся волосы и платье. Пройдясь по макияжу, придирчиво отгладила смявшиеся рукава и оборочки, и развернулась ко мне светской драконицей. — Сэл, что ты будешь делать завтра?

Я огорошенная этим вопросом, стушевалась и отрицательно мотнула головой, повыше забираясь в кровати, подбивая себе подушку под поясницу.

— Тебе придётся нелегко. Я уеду, ведь так решил муж. А ты теперь вдова. Состояние Артана уйдёт в семью, ведь ты не родила сына. Ты же вернёшься под опеку короля.

— Я и так оставалась под его опекой. Замужество никак не сказывалось на моём состоянии. Дети были бы Гадельерами, но я всегда Каргат. Так повелел король.

Калиста поджала губы, и сложила руки на груди. Взгляд устремился в никуда, она чуть нахмурилась и изогнула правую бровь, выказав привычное сомнение.

— Тогда всё хуже, чем я думала… — проговорила она медленно, хмурясь от неприятных мыслей. — Как бы то ни было, ты белая драконица с душой зелёного дракона. Слияние… о, Сэлли, скажи, ты хоть что-нибудь чувствуешь к королю? — внезапно выпалила она и тотчас осеклась, догадавшись об опасности своих слов. Но не об их неуместности.

Я выбралась наружу, подошла к зеркалу, вставая рядом с сестрой и придирчиво оглядела себя. Да, очередная «болезнь» сбросила несколько килограммов, и я превратилась в худенькую почти прозрачную девицу. Ночнушка висела как тряпка, и я обжала её вокруг талии, замечая, как выдаётся вперёд грудь. Она чуть ноет и припухла, томя сердце обидной истомой.

— Я красавица, Кали? Говори как на духу, не обижусь.

Сестра крутит у виска и молчит. Да. Так и есть — я красивая. Детская угловатость сошла, а брак добавил мягкости моей фигуре. Став женщиной, лучше понимаю смысл удовольствия. Понимаю, почему тело такое чуткое, такое вспыльчивое и чувственное. Знаю значение румянца на щеках и отчего в груди теплеет, и почему иногда щекотка проходит от кончиков пальцев на ногах до горла, застревая комом, от которого трудно дышать. И почему жилка на шее бывает пульсирует с невероятной скоростью, а от касания любимого человека перехватывает дыхание. Я знаю, что такое влюбленность. Знаю, как проявляется физическое влечение и что иногда хочется познать такое удовольствие, о котором запрещалось даже думать, а мама когда-то объяснила, что такими вещами занимаются только животные.