При этом прогноз Ленина снова в принципе оказывался правильным, даже если он исходил из не всегда верных предпосылок (как в ситуации сентября 1917 г.). Он ошибался только в сроках, торопя с осуществлением своих новых установок. Но его товарищи по партии не всегда вовремя замечали те факторы, которые заставляли Ленина коренным образом менять оценку ситуации. Поэтому они сперва оказывались ошарашенными. Требовалось какое-то время, в течение которого они убеждались, что стратегическая оценка обстановки их вождём в общем правильна и требует адекватной реакции именно в том духе, в каком настаивает Ильич. Но этот «консерватизм» большинства соратников Ленина предохранял партию от поспешных действий, которые могли бы оказаться для неё роковыми.

Неоднократно в течение 1917 г. Ленин предстаёт перед нами как гражданин, болеющий сердцем за свою страну и ищущий возможность предотвратить грозящую гражданскую войну. Но почему же считать эту позицию Ленина только каким-то кратковременным исключением для него? Почему не принять, что именно такая позиция была для Ленина неизменным императивом, а различались только практические выводы из неё применительно к складывающейся обстановке?

Не может быть сомнений в том, что Ленин стремился к политическому успеху с наименьшими трудностями. Гражданская война — крайнее средство. Она фигурирует как фактор в его оценках и прогнозах, но было бы заведомо неверно приписывать ему стремление к ней. Да и как могло быть иначе? Исторический опыт показывал, что восстания радикально настроенных масс против господствующих классов как правило заканчивались неудачей. Наоборот, буржуазия, опираясь на те же уроки истории, могла чувствовать себя гораздо более уверенно, сознательно ведя дело к Гражданской войне. Печальный итог Парижской Коммуны 1871 г. мог вдохновлять имущие классы России, но не пролетариат. Программа и тактика большевиков в 1917 г. показывает, что эта партия стремилась воплотить интересы максимально широких слоёв населения, причём по возможности мирными средствами, не вызывая буржуазию на открытое вооружённое столкновение. Не видеть этого — значит игнорировать главные социально-политические реалии 1917 г.

Все четыре первых месяца революции ленинский лозунг «Вся власть Советам!» (точнее — три месяца, с начала апреля, когда он был выставлен) полностью отвечал установке на её мирное развитие. В июле — августе Ленин характеризовал (как выяснилось, ошибочно) сложившуюся ситуацию как военную диктатуру буржуазии. После провала мятежа Корнилова Ленин снова вернулся к установке на мирное развитие революции и надеялся на её осуществление в течение почти половины сентября. Только явный крен «умеренных» социалистов в сторону очередной коалиции с либералами заставил его отбросить надежды на мирный переход власти к Советам.

Реализация большевистского лозунга «Вся власть Советам!» до июльских событий и в первые дни сентября означала бы переход власти отнюдь не к большевикам, а к блоку меньшевиков и эсеров. В преддверии 2-го Всероссийского съезда Советов осенью 1917 г. большевики вели предвыборную кампанию в пользу не кандидатов от своей партии, а в пользу «противников соглашательства»[176]. Таким образом, политические установки большевиков носили широкий демократический характер. Они отнюдь не были нацелены на монопольный захват власти только их партией. Чья вина, что последовательными в осуществлении этих установок среди всех левых партий оказались одни большевики?

Хозяйственную разруху, которая после Февраля усиливалась от месяца к месяцу, тогдашние и нынешние буржуазные историки революции списывали и продолжают списывать на деятельность левых, на забастовки, на непомерные требования рабочих к предпринимателям. Но есть свидетельства и другого рода: «Секретарь петроградского отдела кадетской партии говорил мне, что экономическая разруха является частью кампании, проводимой для дискредитирования революции… Мне известны угольные копи близ Харькова [очевидно, имеется в виду в Донбассе. — Я.Б.], которые были подожжены или затоплены владельцами, московские текстильные фабрики, где инженеры, бросая работу, приводили машины в негодность, железнодорожные служащие, пойманные рабочими в момент, когда они выводили локомотивы из строя»[177].

Конечно, легче лёгкого объявить такого рода свидетельства ложными сплетнями, созданными исключительно классовой ненавистью. Однако в ухудшении социально-экономической ситуации, в создании обстановки, чреватой спонтанным социальным взрывом, в 1917 г. объективно была больше заинтересована буржуазия. Правым кругам были необходимы поводы, оправдывающие введение диктатуры. Напротив, большевики в этих условиях выдвигали программу мер, направленную на преодоление надвигающейся экономической разрухи. Эти меры объективно выражали интересы всего общества. И — что самое главное — в этих мерах, предлагавшихся большевиками летом — осенью 1917 г., не было ничего в принципе несовместимого с буржуазной демократией! Более того, их осуществление в рамках февральского режима дало бы: 1) дополнительные материальные ресурсы для продолжения войны; 2) дополнительную массовую социальную опору Временному правительству.

Многим сейчас, воспитанным в представлении об экстремизме большевиков, трудно поверить в то, что многие призывы и поступки большевиков в 1917 г. диктовались простым здравым государственным смыслом. Но это объективный факт. Программа большевиков была нацелена на захват власти пролетариатом в лице его организованной политической силы — это так. Но наряду с этой максимальной целью большевики выставляли и другие задачи, которые могли бы стать приемлемыми для политических попутчиков большевиков из лагеря «революционной демократии». Казалось бы — зачем выдвигать такие программы и лозунги, которые могут быть легко перехвачены конкурентами? Но большевики шли на это. Отчасти потому, видимо, что чувствовали — нет в России политической силы, которая решилась бы осуществить такие мероприятия, хоть и в русле буржуазной демократии, но всё-таки довольно радикальные. Главным же образом потому, что без выставления такой минимальной программы рисковали остаться непонятыми со своими конечными лозунгами. Предлагая программу конкретных мер борьбы с экономическими трудностями, продиктованную интересами большинства населения, большевики в 1917 г. позиционировали себя как общенациональная партия.

Самое примечательное в этом то, что время для такого позиционирования было слишком коротким, чтобы хоть как-то позитивно сказаться на имидже большевиков! Для адекватной оценки предложенных мер обществу нужен был более долгий срок и, самое главное, более спокойная обстановка. В духе этих мер Ленин выступил на 1-м Всероссийском съезде Советов 4 июня 1917 г., а затем они были подробно изложены Лениным в брошюре «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», — и всё! Причём данная брошюра, написанная Лениным в сентябре 1917 г., была отпечатана уже после Октябрьского переворота! Анализ той части программы большевиков, которая характеризует их и Ленина как вполне вменяемых демократов-государственников, тем более интересен, что непосредственной политической выгоды от её выставления большевики в 1917 г. не получили. Следовательно, она гораздо точнее, чем эффектная лозунговая часть программы («власть — Советам, мир — народам, земля — крестьянам и т.д.».), показывает интеллектуальные верхи большевиков такими, какими они были на самом деле, а не такими, какими они стремились выглядеть в первую очередь в глазах народных низов.