* * *

В безукоризненно чистом кабинете вежливый бледный доктор измерил ее пульс спокойными пальцами, послушал дыхание и рассказал о том, что узнал от южанина, доктора Джона Крогана[162]. В большой пещере в штате Кентукки тот начал применять спелеотерапию для лечения чахотки, по-научному называемой туберкулезом. Чистый и насыщенный минералами воздух пещер оказался целебным. Доктор Ханифорд Эймс углубил и расширил четыре каменных зала в пещерах Уабаша[163] в Сент-Поле. Там он держал своих пациентов, заботясь об их хорошем питании и следя, чтобы все вокруг них было чистым и оказывало благотворное воздействие. Когда врач встретился с Лароуз, он сначала выступил против того, чтобы применить к ней выработанный им лечебный режим. Дело заключалось в том, что доктор был уверен: нельзя вылечить индианку. Но Вольфред не отступал. Они ждали восемь дней. Наконец один из пациентов скончался, и Вольфред отдал доктору все деньги, которые у них были. Лароуз допустили в пещеру. Ей отвели крошечную каменную комнату с выбеленными стенами и потолком. Места хватало лишь для койки и умывальника. У входа находился большой скальный выступ, на котором она лежала весь день, наблюдая за неукротимой, стремительной Миссисипи. Лароуз улыбнулась, когда Вольфред положил ее на мягкий, свежий матрас. С кровати она посмотрела за реку, на горизонт, где на востоке рельефно клубились розовые кучевые облака.

Ее мозг был возбужден из-за лихорадки. Взволнованная, настороженная Лароуз попросила бумаги, перьев и чернил. В течение двух ночей Вольфред спал у изножия ее кровати, завернувшись в одеяло. Все пациенты спали на том же длинном каменном выступе, так как Эймс верил, что ночной воздух укрепляет легкие. Лароуз не выпускала пера из рук, склонившись над бумагой. Когда Вольфред вернулся домой, он прочел ее рассказы, наставления и письма к детям.

Они получали от нее весточки всякий раз, когда приходила почта. Она ела. Она отдыхала. В ее лечении доктор Ханифорд Эймс использовал новейшие методы. Он в разумных пределах применял настойку опия и рассматривал возможность операции. Туберкулез, эта белая чума, отнял у него сестру и брата. Хотя доктор заболел вместе с ними, теперь он выздоровел. Если бы он мог вскрыть самого себя и выяснить, что именно помогло ему выжить, он сделал бы это. Когда он понял, что взгляды врачей восточных штатов слишком консервативны, он упаковал все свое лабораторное оборудование и направился на запад. Здесь он сможет лечить так, как посчитает нужным. Он узнает, что именно спасло его, в то время как его близкие умерли. Насколько он мог судить, в его организме не было ничего необычного. Он не имел крепкого телосложения. Его единственным физическим упражнением была ходьба, причем в любую погоду: она приводила его мысли в порядок. Он не соблюдал диету — ел все, что хотел, и злоупотреблял сладостями. Он даже курил. Нет, с первого взгляда ничего особенного. Все в нем было бесцветным и внешне весьма непривлекательным. Вероятно, какое-то свойство, которого он не мог измерить, скрывалось внутри. Его брат был альпинистом, долговязым и невзрачным. Сестра — невероятная красавица — отваживалась заплывать в открытый океан у полуострова Кейп-Код и объезжала строптивых жеребцов. У нее была мистическая вера в себя, и ее очень удивило, что приходится умирать так рано. Это удивило и Ханифорда, который легко смирился с близостью собственной смерти. То, что он все-таки остался в живых, поразило его.

Встретив Лароуз, он столкнулся с еще одной загадкой, которая изменила всю его жизнь. Чахотка свирепствовала среди ее народа, и практически каждый случай заканчивался смертью. Он верил в науку, а не в идею высшей силы, которая продолжала пропагандироваться в газетах. Его огорчало, когда благочестивые землевладельцы заявляли, что Божья воля каким-то образом участвует в столь быстром уничтожении индейцев, мешающих, по их мнению, прогрессу. «Забавно видеть, как часто Божья воля кладет доллары в их в карманы», — частенько говаривал доктор Эймс.

Некоторые находили его слова оскорбительными. Он относился к этому равнодушно. У него были способности, жизнь, так что он намеревался воспользоваться тем и другим.

Поскольку никто из индейцев еще не выживал, заразившись туберкулезом, доктор сомневался, что Лароуз встанет на ноги. Но когда Эймс узнал ее ближе, она напомнила ему сестру, и он решил, что просто обязан вылечить эту больную.

Со своей кровати на каменном выступе Лароуз наблюдала, как меняется погода. Когда доктор Эймс болел, он ел рыбу в сливочном соусе. Лароуз тоже ела рыбу в сливочном соусе. Он гулял, и она тоже гуляла, хотя места для ходьбы почти не было: лишь короткий каменный коридор пещеры, по которому можно было прохаживаться взад и вперед. Когда Вольфред уехал, она почувствовала себя лучше. Доктор Эймс написал, что ее организм хорошо отозвался на экспериментальный коллапс легкого[164] — у него появилась надежда. В ее письмах Вольфреду говорилось, что она стала сильнее, что ей разрешают ходить два раза в день и что она все еще ест рыбу в сливочном соусе. Затем пришло письмо, в котором рассказывалось, что она видела Маккиннона.

В маниакальной спешке Вольфред наготовил еды для детей и оседлал лошадь.

Голова Маккиннона появилась на рассвете на противоположном берегу широкой реки. Она была всего лишь пятнышком, небольшим бугорком, весь день остающимся на одном месте, готовясь к чему-то. День за днем Лароуз просыпалась с восходом солнца и видела, что голова ждет, алчная и ненасытная, и горячий пар облаком клубится вокруг нее. Однажды во второй половине дня голова, пошатываясь, спустилась к реке и вошла в нее. Иногда она исчезала на несколько дней. Но всегда всплывала опять. Орудуя изорванными ушами, как веслами, Маккиннон с трудом выгребал против коварного течения, образующего быстрины и водовороты. Когда река захлестывала голову волной или засасывала ее в омут, Лароуз случалось воспрянуть духом. Но голова всегда возвращалась. Зрение у Лароуз обострилось, и она четко видела все происходящее, невзирая на расстояние.

Голова плавала кругами, нос фыркал и дергался, пока она не останавливалась, чувствуя запах Лароуз. Если та засыпала, голова приближалась. Поэтому Лароуз пыталась не спать. Но неизбежно сон брал свое. Каждый раз, когда она просыпалась, голова оказывалась еще ближе. Вскоре Лароуз обратила внимание, что с годами состояние головы ухудшилось. Один глаз побелел и ослеп, морщинистую кожу покрывали шрамы от ожогов. Рябой нос почернел. Волосы в ушах-веслах и в зияющих ноздрях стали щетинистыми. С наступлением ночи волосы на голове горели, точно солома. Фиолетовый свет мерцал на речных волнах. Лароуз чувствовала ее запах — не распада, а крепкого рассола. Маккиннон так долго употреблял соления, запивая их алкоголем, что теперь его голову нельзя было убить.