После этих слов мама успокоилась, потому что знала, что я права. А я, в свою очередь, лежа в кровати, подумывала об отъезде.

* * *

Была середина марта. Это, пожалуй, самое отвратительное время года в этих краях – началось таяние снега, погреб затопило, и Николаю Ивановичу приходилось каждый день откачивать воду, наши с мамой прогулки стали редкими, и ее вздохи и тоска по охраннику порядком мне поднадоели, пробраться в лес не было никакой возможности.

Бескрайние поля уже не радовали глаз – напротив, они наводили печаль, задавливая со всех сторон хоть и величественной, но все же однообразностью. Я больше не могла жить без душа в ожидании бани; работа стояла на месте. Но уехать я не могла. Все зависело от Николая Ивановича, который патологически ненавидел Москву и ездил туда исключительно по делу – пенсию получить да за квартиру заплатить. Поездка в столицу нашей родины намечалась лишь на середину мая, поэтому я попыталась уехать из деревни своим ходом, но не ожидала, что это будет так сложно. То из-за таяния снегов, то из-за снегопадов или гололедицы, то по техническим причинам утренний шестичасовой автобус, курсирующий всего лишь один раз в неделю, постоянно отменяли – так что не было никакой возможности добраться до вокзала.

Никогда прежде я не ощущала полной оторванности от мира, от нормальной жизни, от цивилизации! Я скучала по дому, по друзьям, по нормальному унитазу и ванной, но выбраться даже при наличии на дорогу денег никак не могла. Абсурд какой-то!

К тому же меня выводили из себя частые визиты вдовы с сыном, которые и не думали отступать от намеченных планов. Эльвира Ананьевна при встрече кидалась мне на шею, целовала; меня тошнило от запаха тухлой селедки, которой она насквозь пропиталась. Шурик стоял поодаль, а его отрешенный взгляд был устремлен в неведомые дали. У меня складывалось впечатление, что это не он собирался жениться на мне, а его разбитная и упрямая мамаша.

Семнадцатого марта, в пятницу, мы, как обычно, поехали на ярмарку. Первым делом мама потащила меня в магазин на центральной площади. Эльвира Ананьевна, бросив торговлю, вылетела и повисла у меня на шее.

– Идемте, идемте, мне нужно с вами поговорить, – сказала она и увлекла нас в подсобку. – В это воскресенье мы приедем к вам делать официальное предложение. Это помолвка, – заговорщическим тоном проговорила она. – Полина, ты как, не против?

– В общем-то нет, – заявила моя мать-предательница.

– Тогда решено, – радостно взвизгнула вдова.

– А моего согласия тут никто не хочет спросить? – взорвалась я, будто очнувшись ото сна. Надо сказать, что деревенская жизнь превратила меня за полтора месяца в тупую, глупую курицу. – Вообще-то я не собираюсь замуж!

– Это мы еще посмотрим, – проговорила Эльвира, хитро подмигнув маме. – Видела бы она кольцо, что Шурик ей купил, не стала бы так говорить!

Эта длиннолицая женщина с перебитым носом и хвостом, напоминающим помело, придавливала окружающих, словно железобетонная плита. Всех, кто встречался на ее пути, она прижимала своими глупыми идеями, что попадали в ее голову то ли посредством снов, то ли придуманных ею самой, намертво врастая корнями в мозг. Она властвовала, упорно навязывая совершенно чужим людям тот образ жизни, который вела сама. Все обязаны были выполнять ее желания; она, вероятно, никогда не признавала собственных ошибок, всегда считая себя правой и, подобно дорожному катку – медленно, но верно, будто гладким, но жестким стальным вальцом, – закатывала в асфальт все лишнее и неугодное на пути, достигая конечной цели.

Только теперь я поняла, что вот так, играючи, с кондачка, оказалась совсем не в шуточном положении – я попала под колесо этой машины для уплотнения грунтов и дорожных оснований, и выбраться оттуда не представлялось никакой возможности. Вдовица брала упрямством, терпением и полнейшей невозмутимостью. От проклятой помолвки меня могло спасти только чудо, в которое я хоть слабо, но все еще верила.

Потом мы поехали на телеграф. Обычно мы звонили сначала Мисс Бесконечности, и, узнав, что у нее все в порядке, мама выпихивала меня на улицу для страховки, а сама звонила своему обожаемому охраннику – Вене. Однако сегодня было не так, как обычно…

Дозвонившись до бабушки, мы узнали, что Зожоры три дня тому назад уехали на дачу, где пробудут до глубокой осени. В этом году воду дали значительно раньше.

– Я умираю, умираю, – упадническим голосом говорила Мисс Бесконечность. – Не знаю, доживу ли до вечера, – добавила она, тяжело вздохнув.

– Господи! Что случилось? Что с тобой?! – кричала убитая горем мама.

– Сердце… И «Скорую» вызвать некому, – сказала бабушка и повесила трубку.

– Я поеду в Москву, – заявила мама.

– А я?

– Ты побудь здесь. Я не могу разрушать твою судьбу, у тебя помолвка в воскресенье.

– Ты в своем уме-то?! – возмущенно воскликнула я.

Мы еще долго стояли в телефонной кабинке и спорили, кто поедет спасать бабушку, но скоро все решилось само собой. Чудо все-таки свершилось! Конечно, оно заключалось не в том, что Мисс Бесконечность при смерти, а в том, что Николай Иванович проявил всю силу характера, чтобы не отпускать свою благоверную в Москву.

– Как это я не поеду?! – в истерике кричала мама. – Да я в жизни тебе не прощу, если ты не отпустишь меня!

– Это твои трудности, – спокойно отвечал он. – Жена должна быть при муже.

– В тебе нет ничего человеческого! Зверь! Ирод!

– Совсем распустилася! – загрохотал он. – Еще вдвоем они поедут! Вон пусть она и едет за бабкой смотреть! А жена должна быть при муже!

– Маня одна не справится!

– А вот это ее проблемы! Жена должна быть при муже! – в третий раз повторил он.

И сколько бы мама ни кричала, ни объясняла, ни просила Николая Ивановича отвезти нас вместе до вокзала, он оставался непреклонен. Я думаю, что он подозревал супругу в неверности, а в скорую кончину Мисс Бесконечности не верил, принимая этот факт как очередную уловку жены для отъезда в Москву.

Мамаша сочла своим долгом заехать к вдове, чтобы отложить помолвку.

– Это еще почему?! – гневно удивилась Эльвира Ананьевна.

Мы долго объясняли ей ту уважительную причину, по которой я должна была уехать, но она отказывалась что-либо понимать. Вдовица со злостью махнула рукой – жест говорил сам за себя: мол, зачем вы нам теперь нужны – и хотела было убежать, но все же не выдержала и высказалась:

– Вы просто не хотите с нами породниться – вот и вся ваша причина! Побрезговали нами!

– Эльвира Ананьевна, ну как вы можете такое говорить! У нас ведь беда… – попыталась возразить мама, но вдова уже сиганула в отдел. – Вот дура старая!

– И ты хотела, чтобы я жила с этой старой дурой в одном доме!

– Да ладно! – обреченно сказала мама, и мы поехали обратно.