Тони, застонав, хотела, что-то сказать. Он целовал ее, всю, от нежных пальцев на ногах, поднимаясь выше, к коленям, где все было жарким, как солнце:

– Не надо, любовь моя… – она положила руки на коротко стриженые волосы, – не надо. Что случилось, то прошло, и у тебя, и у меня. Теперь остались только мы, вдвоем, навсегда… – она кричала, вцепившись зубами в подушку:

– Я люблю тебя, я никуда, никуда тебя не отпущу! Никогда!

За окном стемнело, над Барселоной взошла яркая, зимняя, холодная луна. Потянувшись за одеялом, Виллем укутал ее плечи:

– Я никуда не собираюсь, любимая. До Теруэля и обратно. Ты станешь баронессой де ла Марк, – Тони услышала, как он улыбается, – а я буду простым инженером и мужем знаменитого журналиста… – сумку и пишущую машинку Виллем забрал из передней через два дня. На кухне не осталось еды и вина. Мужчина, смешливо, сказал:

– Мне надо появиться на складах оружия и в штабе армии. Выходные закончились, буду работать.

– И я тоже… – Тони тяжело дышала, лежа головой у него на груди. В первый день они решили ничего такого, как хихикнула девушка, не делать:

– Папа и мама, – весело сказал Виллем, – спят и видят, как они с внуками возятся. Мы их не разочаруем… – мягкая, нежная, она была совсем близко. Виллем услышал ее шепот:

– Обещаю, что нет. Летом… – Тони блаженно закрыла глаза, – в самом разгаре лета… – Виллем рассказывал об Арденнах, о быстрой, горной реке, о соснах и куропатках, об оленях:

– Наша спальня в башне… – он прижимал Тони к себе, – окна на холмы выходит. Тебе понравится в Мон-Сен-Мартене, обещаю. Мы поедем в Лондон… – Виллем прервался:

– Дядя Джон, то есть твой отец, он не будет против нашего брака? Я католик, я в Бельгии живу… – Тони закатила глаза:

– Ты семья. Папа обрадуется, что я вышла замуж по любви. И вообще… – Виллем уложил ее обратно, она успела добавить: «Вообще нашлась…»

Тони никогда еще так хорошо не работалось. Она вставала рано, и устраивалась за пишущей машинкой. Она, сначала, беспокоилась, что Виллем проснется, но мужчина отмахнулся: «Я в забое сплю, бывает. Ничего страшного». Тони ловила себя на том, что улыбается. Он спал, уткнувшись в подушку. Во сне его лицо было таким, как она помнила, лицом пятнадцатилетнего мальчика. Виллем подсаживал ее на белого пони, и хвалил печеную картошку: «Очень вкусно, кузина Тони». Она тихо, осторожно пробиралась на кровать. Обхватив колени руками, Тони смотрела на Виллема, а потом на цыпочках шла на кухню.

Она готовила завтраки с обедами. Вечером они отправлялись в кафе, потанцевать. Он танцевал так же, как, весело думала Тони, делал все остальное, спокойно и уверенно.

Виллем починил расшатанный стол, исправил подтекающий кран в крохотной ванной, и мигающую настольную лампу:

– Ты здесь остаешься, пока я тебя не заберу. Надо, чтобы все было в порядке. Я за тебя волнуюсь, – вздохнул Виллем. Тони, изумленно, ответила: «Барселону не обстреливают. А ты на фронт едешь…»

– Я привык, – они лежали, обнявшись, в комнату светила луна.

Вспыхивал и гас огонек его сигареты:

– Я в шестнадцать лет в забой спустился, подручным. Это работа, любовь моя. Добывать уголь, бороться с фашизмом. Мужская работа… – Тони почувствовала прикосновение большой, в царапинах ладони:

– Я тебя люблю, и поэтому всегда думаю, что с тобой. Думаю, что ты сейчас делаешь… – он поцеловал белокурый висок, – жду, когда приду домой и увижу тебя… – поворочавшись, Тони задремала. Виллем гладил ее теплые плечи. Он заснул, спокойно, как десять лет назад, в Банбери, в палатке на берегу реки.

Свист прекратился, сильнее запахло кофе. Тони устроилась на кровати, с чашкой и тарелкой. Снаряды и вооружение лежали в кузовах колонны грузовиков, отправляющейся, сегодня вечером, в Теруэль. На столе, в пустой бутылке из-под вина, стоял букет роз. Виллем каждый день приносил Тони цветы. Открыв глаза, забрав чашку, он отхлебнул кофе:

– Пожалуйста, не расстраивайся. Возьмем Теруэль, я вернусь, и обвенчаемся… – Тони закусила губу. Она была в одном белье. Кремовый шелк светился под солнечными лучами:

– Она сама, как солнце… – Виллем поставил посуду на пол:

– Иди ко мне. Иди, пожалуйста… – целуя Тони, он подумал, что надо сразу, по приезду в Барселону, купить кольцо и договориться со священником. Она шептала что-то ласковое, смешное, прижимая его к себе. Девушка всхлипнула:

– Виллем, а если что-то случится… – Тони забыла и о фон Рабе и Петре. Она боялась, что русский появится на квартире, однако он не приходил.

– Хорошо, – сказала себе Тони:

– Он порога моей комнаты не переступит. Я ему на дверь укажу. Мы с Виллемом уедем отсюда, и я забуду обо всем… – длинные, темные ресницы дрожали, Виллем прикоснулся к ним губами: «Ничего не случится, любовь моя». Они ели, передавая друг другу тарелку. Тони рассмеялась:

– Рыжий. Помнишь, как в Банбери мы тебя с Констанцей дразнили? Она сама рыжая… – Тони ласково, подумала:

– У папы внуки появится. У Джона племянник, или племянница. Через год можно поехать с Виллемом в Россию. Война не начнется, Гитлер не посмеет ничего сделать в Европе. И на Советский Союз он не будет нападать… – Виллем считал, что националисты и республиканцы скоро договорятся, и выгонят из Испании иностранных советников:

– Здесь не полигон, – хмуро заметил мужчина, – здесь люди гибнут. Фашисты шепчут в ухо националистам, коммунисты республиканцам, а страдает Испания.

Виллем не был коммунистом, но усмехался:

– В Мон-Сен-Мартене, все по заветам Маркса происходит. Рабочий день восемь часов, три недели отпуска, и пожизненная пенсия после тридцати лет труда на компанию… – он подмигнул Тони:

– В сорок шесть выйду в отставку, буду тебе надоедать… – она томно потянулась: «Я только обрадуюсь, товарищ барон».

Виллем ушел проверять готовность колонны к выезду. Девушка покуривала на балконе, рассматривая пустынную улицу. Кафе на углу открывалось. Сладко зевнув, Тони стала снимать с веревок выстиранную республиканскую форму и белье. На каменной стене дома заиграл солнечный зайчик. Подхватив одежду, девушка захлопнула дверь в комнату.

Гаупштурмфюрер фон Рабе опустил маленький, мощный бинокль. Макс отпил хорошо заваренного кофе. Адрес леди Холланд, он узнал, потолкавшись со старым удостоверением «L’Humanite» в пресс-бюро республиканского правительства. Макс не хотел торопиться.

Девушка уехала в Теруэль. Макс, каждый день проверял, не появилась ли леди Антония в квартире. В списке, полученном от Мухи, фон Рабе, заметил знакомую фамилию. Он присвистнул:

– Соученик. Мы не виделись, с Гейдельберга. Надо Далилу к нему подвести… – увидев барона де ла Марка на балконе квартиры Далилы, Макс не поверил своим глазам.

Гауптштурмфюрер поздравил себя с большой удачей. Они ходили в кафе, соученик каждый день возвращался в квартиру с цветами, Обосновавшись на углу, фон Рабе видел, как они задергивают шторы.